Н.И. Новиков
Трутень
Еженедельное издание на 1769 год месяц май
Они работают, а вы их труд ядите.
Г. Сумар. в XLIII притче, I книги.
Воспроизводится по изданию: Н.И. Новиков. Избранные сочинения. М.; Л. 1951. Электронная публикация -- РВБ , 2005.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Господа читатели! Сколько вы ни думайте, однакож, верно, не отгадаете намерения, с которым выдаю сей журнал, ежели я сам о том вам не скажу. Впрочем, это и не тайна. Господа читатели, вы люди скромные, так я без всякого опасения на вас в том положиться могу. Послушайте ж, дело пойдет о моей слабости: я знаю, что леность считается не из последних пороков; знаю, что она непримиримый враг трудолюбия; ведаю, что она человека делает неспособным к пользе общественной и своей участной; что человек, обладаемый сим пороком, недостоин соболезнования; но со всем тем никак не могу ее преодолеть. Порок сей так мною овладел, что ни за какие не могу приняться дела и для того очень много у себя теряю. В праздничные дни к большим боярам ездить на поклон почитается за необходимость: ибо те, которые сие исполняют, находят свое счастие гораздо скорее; но меня к тому леность не допускает. Чтение книг почитаю весьма полезным; но лень не допускает сие исполнять. Просвещать разум науками и познаниями нужно; но лень препятствует: словом, я сделался вечным невольником презрения достойной лености и могу во оной равняться с наиленивейшими гишпанцами. Часто по целой неделе просиживаю дома. Для того только, что лень одеться. Ни с кем не имею переписки затем, что лень не допускает. От лености никакой еще и службы по сие время не избрал: ибо всякая служба не сходна с моею склонностию. Военная кажется мне очень беспокойною и угнетающею человечество: она нужна, и без нее никак не можно обойтися; она почтенна; но она не по моим склонностям. Приказная хлопотлива, надобно помнить наизусть все законы и указы, а без того попадешь в беду за неправое решение. Надлежит знать все пронырствы, в делах употребляемые, чтобы не быть кем обмануту, и иметь смотрение за такими людьми, которые чаще и тверже всего говорят: "Дай за работу"; а это очень трудно. И хотя она и по сие время еще гораздо наживна, но, однакож, она не по моим склонностям. Придворная всех покойнее и была бы легче всех, ежели бы не надлежало знать наизусть науку притворства гораздо в вышнем степене, нежели сколько должно знать ее актеру: тот притворно входит в разные страсти временно; а сей беспрестанно то же делает; а того-то я и не могу терпеть. Придворный человек всем льстит, говорит не то, что думает, кажется всем ласков и снисходителен, хотя и чрезвычайно надут гордостию. Всех обнадеживает, и тогда же позабывает; всем обещает, и никому не держит слова; не имеет истинных друзей, но имеет льстецов; а сам также льстит и угождает случайным людям. Кажется охотником до того, от чего имеет отвращение. Хвалит с улыбкою тогда, когда внутренно терзается завистию. В случае нужды никого не щадит, жертвует всем для снискания своего счастия; а иногда, полно, не забывает ли и человечество! Ничего не делает, а показывает, будто отягощен делами: словом, говорит и делает почти всегда противу своего желания; а часто и противу здравого рассудка. Сия служба блистательна, но очень скользка и скоро тускнеет; короче сказать, и она не по моим склонностям. Рассуждая таким образом, по сие время не сделал еще правильного заключения о том, что подлинно ли таковы сии службы или леность, препятствуя мне в которую-нибудь из них вступить, заставляет о них неправильно думать: но утвердился только в том, чтобы ни в одну из них не вступать. К чему ж потребен я в обществе? Без пользы в свете жить, тягчить лишь только землю, сказал славный российский стихотворец. Сие взяв в рассуждение, долго помышлял, чем бы мог я оказать хотя малейшую услугу моему отечеству. Думал иногда услужить каким-нибудь полезным сочинением: но воспитание мое и душевные дарования положили к тому непреоборимые препоны. Наконец вспало на ум, чтобы хотя изданием чужих трудов принесть пользу моим согражданам. И так вознамерился издавать в сем году еженедельное сочинение под заглавием "Трутня", что согласно с моим пороком и намерением: ибо сам я, кроме сего предисловия, писать буду очень мало; а буду издавать все присылаемые ко мне письма, сочинения и переводы, в прозе и в стихах; а особливо сатирические, критические и прочие, но исправлению нравов служащие: ибо таковые сочинения исправлением нравов приносят великую пользу; а сие-то и есть мое намерение. Чего ради всех читателей прошу сделать мне вспоможенне присылкою своих сочинений, которые все напечатаны будут {Выключая те, кои будут против бога, правления, благопристойности и здравого рассуждения. Я надеюсь, что таковых и не будет: ибо против первых двух в наше время никто ничего не напишет, кто хотя искру понятия имеет; против последних же двух, без сомнения, благопристойность писать запретит.} в моих листках. Сочинения присылать можно к переплетчику, у которого продаваться будут сии листки, с надписанием: "Г. издателю "Трутня". Предисловие мое оканчиваю искренним желанием, чтобы издание сие какую-нибудь пользу и увеселение принесло читателям. Причина сему изданию леность. Дай бог, чтобы она хотя одиножды принесла пользу. Прощайте, г. читатели; я с вами долго говорить не буду для того, что я чрезвычайно устал.ЛИСТ XXI. СЕНТЯБРЯ 15 ДНЯ
Г. издатель! Я не знаю, отчего во многих вкралося предрассуждение, что русские ничего так хорошо делать не могут, как иностранные. Я видал, как многие, в прочем разумные, люди, рассматривая разные вещи, русскими мастерами деланные, хулили их для того только, что они не иностранными деланы мастерами. А незнающие и иностранные вещи, когда скажут им нарочно, что они русские, без всякого знания, по одному только предрассуждению, или еще и по наслышке хулят. Намедни сие случилося, и я вам это сообщаю для напечатания; пусть увидят все, до какой глупости иногда пристрастие нас доводит. Одному моему приятелю надобно было шить платье; мы ему советовали, чтобы он на то платье взял сукна Ямбургской фабрики, уверяя его, что те сукна в доброте и в цветах ничем аглинским сукнам не уступают, не говоря, что они аглинских ценою дешевле: но он и слушать того не хотел, чтобы русские сукна были добротою равны аглинским. Он был тогда не очень здоров и для того просил меня, чтобы съездил я на гостиный двор и взял ему образцы аглинских сукон. Я поехал, и как мне сие предрассуждение всегда казалося смешным, то захотелось мне уверить моего приятеля в его несправедливости. Я взял образцов аглинских сукон и ямбургских и, положа в одну бумажку, показал моему приятелю, сказав, что это аглинские сукна; он выбрал ямбургские и, любуюся их добротою, шутил надо мною, говоря, что он ямбургские сукна тогда покупать будет, когда они таковы же будут добротою, как аглинские. Послали за весьма искусным портным, показали ему образцы. Я ему потихоньку сказал, что тут одни аглинские, а другие ямбургские, чтобы он выбрал из них аглинские. Портной, рассматривая белое и палевое ямбургское сукно, сказал, что они аглинские. Я внутренно радовался их ошибке, и после, взяв ямбургское сукно, отдали портному. Портной через два дни принес платье; приятель мой оное надел и был весьма доволен. Наконец я ему объявил его ошибку; портной сказал, что сии сукна между собою добротою так близки, что и различить почти невозможно, а приятель мой тому верить не хотел. Я отдал ему излишние деньги: ибо ямбургские продаются по 3 руб. по 75 копеек, а аглинские той же доброты по 5 рублей. Приятель мой наконец согласился поверить, но после сказал: "Ямбургские сукна хотя и хороши, однакож столько не проносятся". Г. издатель! сколько нашей братьи, которые по наслышке о вещах судят. Желательно бы было, чтобы сие предрассуждение искоренилося и чтобы наши русские художники и ремесленники были одобрены и равнялися во всем с иностранными, чему примеров мы уже видели довольно. Слуга ваш **.ЛИСТ XXXI. НОЯБРЯ 24 ДНЯ
Г. издатель! За что вы на нас прогневались, что целые четыре недели не видали мы ни одного листа. Если вы на кого осердились, так чем же виноваты мы прочие? и за что нас беспричинно лишать удовольствия читать ваши листы. Пожалуйте прервите свое молчание и начните попрежнему свой журнал издавать, вы многим сделаете удовольствие, а особливо мне.Г. издателя покорный слуга
Беспристрастный читатель.
Г. Беспристрастный читатель, признаюсь, что я пред вами неправ и слова своего, чтобы всякую неделю издавать листы, не сдержал: но я не совсем в том виноват. Я бы охотно сообщил вам причины, меня к тому принудившие, но для избежания хлопот я о том умалчиваю; во удовольствие ваше листы попрежнему издаются: впрочем, для меня весьма лестно слышать, что беспристрастному читателю мое издание угодно и приносит удовольствие.ТРУТЕНЬ
Еженедельное издание на 1770 год
Опасно наставленье строго,
Где зверства и безумства много.
Прит. Г. Сумар.
ЛИСТ I. ЯНВАРЯ 5 ДНЯ
В НОВЫЙ ГОД НОВОЕ СЧАСТИЕ
Присловица старинная, но и поныне у всех на языке. Все счастия ищут, редкие находят, а прочие сетуют. Всякий представляет его себе во особливом виде. Жидомор ищет оного в великом богатстве, Пышен в великолепии, Горд в раболепстве ему подчиненных, Влюбленой во своей любовнице, и проч.: я сообщу моим читателям несколько примеров. Прост воспитан худо, но природа одарила его изрядным понятием. В юных летах он читал премножество любовных романов и набил ими свою голову. Прост влюблен и думает, что он счастливейший человек из всех смертных, ежели любовница его подобным же горит к нему пламенем. Всякая ласка, приятный взгляд его восхищают: словом, Прост все счастие полагает во своей любовнице. Сие счастие не может быть долговременно, и Прост, конечно, обманывается. Нынешняя любовь весьма далека от любви наших предков. Многие женщины нашего века не почитают преступлением одного любить и шестерых обманывать и говорят, что истинная любовь требует от любовника веры, или слепой доверенности, то есть видеть и быть слепу. Модные любовники так и поступают: они притворяются, будто во всем верят своим любовницам, хотя думают совсем противное. Они иногда попущают себя, так, как искусные министры, обманывать для того только, чтобы способнее изведывать обстоятельствы. Откуду произошло основание сих правил, я не ведаю, но знаю только то, что от подобных происшествий вошло в обыкновение говорить, что женщины гораздо хитрее мужчин. Я оставляю господам читателям решить, тот ли хитрее, кто думает, что обманывает, и обманывается, или тот, который попущает себя обманывать и обманывает; а только то скажу, что Прост в городе счастлив не будет, пусть ищет он своего счастия в отдаленных от городов обиталищах. Жидомор происшел от благородной крови, а имеет в себе кровь в тысячу раз подлее всех подлых крестьян, по мнению некоторых. Он был судьею в некотором нажиточном приказе в то время, когда грабительствы и взятки почиталися подарками; следовательно, разоряя многих, нажил он довольное имение и умножил бы оное, так, как и стон бедных и беспомощных людей, еще более, ежели бы сияющая во всю пространную Россию на престоле истина не извергла сего бездельника с места, определенного правосудию; его отрешили от оного: но он еще нашел способ утеснять сограждан своих. Начал беззаконно нажитые им деньги отдавать взаймы и собирать беззаконные проценты, поставляя свое счастие во умножении богатства, несмотря, что он не имеет ближних наследников и что сам он не проживает ни десятой доли получаемых ежегодно процентов. Словом, ежедневно прилагая беззаконие к беззаконию, часто жалуется на правление за то, что запрещено брать проценты выше указных. Жидомор счастие нашел, но беззаконно; следовательно, всякий честный человек оному завидовать не будет. Пышен имеет великое богатство, но употребляет его весьма худо. Вместо вспоможения бедным и других христианских заповедей, требующих исполнения, покупает ежегодно премножество дорогих карет, имеет премножество лошадей, лакеев, экипажей и проч. Стол ежедневный у него бывает на 40 приборов, а садятся за стол по 15 человек. Пышен всем, что имеет, недоволен: он свое счастие полагает в том, чего иметь не может. Желание непозволенное и невозможное редко исполняется! Пышен для придания себе большей пышности хотел бы иметь богатство всего света. Сего счастия иметь он не может; а я ему желаю, чтобы он научился пользоваться тем, что имеет, он бы, конечно, был счастлив. Сутяга непозволенными средствами при откупах и подрядах нажил довольное имение. Умирая за копейку, по всякий день умножает свое стяжание: но притом поминутно воздыхает и говорит, что он несчастлив, что детям его останется весьма мало, что он обижен и что все бездельники счастливы, а несчастлив только он один. Сутяга счастлив быть не может, затем что он, имея счастие в руках, не умеет им пользоваться. Но можно ли исчислить все желания! всякий желает счастия по своим склонностям. Большая половина того желает, чего никогда получить не могут; они не будут счастливы. Наслаждаются счастием только те, кои довольны тем, что они имеют; желания их ограничены. Они желают того, что нужно к их благоденствию, а не к удовольствованию их прихотей. Надобно желать, чтобы они были удовольствованы, например: Честен получает тысячу рублев годового дохода, проживает 750, а остальные употребляет в пользу бедных. Ежели Честен желает большего стяжания, то желает для того только, чтобы больше мог делати добра другим. Наконец, следуя обыкновению, пожелаю я моим читателям в новый год счастия.ВЕЛЬМОЖАМ
Будьте любимы вам подчиненными и простым народом. Располагайте свои поступки и дела так, чтобы они почитали вас предстателями в их нуждах и заступниками, а не считали бы вас тиранами, отъемлющими их благоденствие тогда, когда с престола истины щедроты на них реками изливаются. Будьте добродетельны, тогда вы бедных утеснять не помыслите: делайте им добро по должности всем без изъятия, а не по пристрастию, и пекитеся о благосостоянии их больше, нежели о своем. Не слушайте льстецов, они, обольщевая вас, пользуются вашими слабостями и силою вашею других утесняют, а утесняемые почитают то ударом руки вашея. Они вам говорят, что вы добродетельны. Лгут они сами за глаза, больше других поносят: сказывают, что все удивляются вашей щедроте, что вы не отказываете в их нуждах, они вас обманывают и называют дураками. Убегайте их, они яд, они желчь, наполняющий горестию сладкую вашу жизнь. Будьте сами судиями своих поступок: весьте свои дела на весах беспристрастия, вы увидите, сколь они бесстыдны и сколько вы обманываетесь. Вот ваше счастие! Добродетельный человек вашего звания, конечно, назовет себя счастливым, если он сие исполняет; а исполнять вам сие нетрудно: ибо бедный человек и то в знатном добродетелию почитает, когда не делает он ему зла.СРЕДОСТЕПЕННЫМ
Состояние ваше требует, чтобы вы были любимы и знатными людьми и бедными. Вы содержите между высокостепенными и низкостепенными средину; и так первым говорите всегда правду, без грубости; показывайте им погрешности их, отдавайте почтение их добродетелям, а не чинам, и справедливость их поступкам. Не поносите их за невинные проступки: ибо слабость свойственна человекам. Не льстите им никогда и чрез то не старайтесь входить в их милость: таковое счастие долговременно быть не может. Низкостепенным напоминайте их должности и поощряйте ко исполнению оных своим примером. Наконец, приуготовляя себя к вышним степеням, приуготовляйте и добродетели, нужные сему состоянию. Весьте свои способности справедливо и потому желайте высших достоинств. Приучайте себя заранее сносить тягость знатной степени. Она блистательна снаружи и потому-то вас прельщает. Будьте искренны и с первыми и с последними. Наживайте друзей в настоящем звании, но таких, которые бы и по получении вами знатных достоинств необиновенно всегда говорили вам правду; чтобы они были столько добродетельны, чтобы вы могли от них заимствовать: если ж вы не сыщете таких, то не сыщете счастия, хотя и будете на вышнем степене: ибо знатный редко имеет верного друга.МЕЩАНАМ
Желаю трудолюбия и праводушия.БЕДНЫМ
Добродетелей, приличных их состоянию, и чтобы знатные их не угнетали: вот их счастие!ПОСЕЛЯНАМ
Я желаю, чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети. Желаю вам сил телесных, здравия и трудолюбия. Имея сие, вы будете счастливы. А счастие ваше руководствует ко благосостоянию всего государства. Наконец, пожелаю я и себе в новый год нового счастия. Чего ж я пожелаю? Г. читатель, отгадай. Я желаю, чтобы желание счастия моим согражданам было им угодно; чтобы издание мое принесла пользу и чтобы меня не ругали.ЛИСТ VI. ФЕВРАЛЯ 9 ДНЯ
Г. издатель! Не поверишь, радость, в какой ты у нас моде. Ужесть как все тебя хвалят, и все тобою довольны. Я сама много раз от московских наших щеголих слыхала, что тебе пред всеми дают преимущество; а я твоего Трутня ни на какие книги не променяю. После покойного старичка, моего батюшки, досталось много книг очень много, только, по чести, я ни одной не беру в руки. Божусь тебе, что, принявшись за одну, провоняла было сухою моралью: об заклад бьюсь, что ты не отгадаешь, какие это книги? -- все Феофаны да Кантемиры, Телемаки, Роллени, Летописцы и всякий эдакий вздор. Честью клянусь, что я, читая их, ни слова не разумела. Один раз развернула Феофана и хотела читать, но не было мочи: не поверишь, радость, какая сделалась теснота в голове; {Модное слово.} а что принадлежит до твоего Трутня, то, по чести, я никогда не устаю его читая: ужесть как хорош! Теперь я все сказала, что надлежало до тебя: выслушай же, радость, и мою просьбу. Батюшка покойник, скончавшись третьего года, избавил меня от ужасных хлопот и беспокойства. Ты удивишься, как я тебе скажу: у вас в Петербурге и в голову никому это не входило. Послушай, да не засмейся: уморишь, радость! я принуждена была смотреть за курами -- ты хохочешь: потерпи, пожалуй -- за курами, за гусями и деревенскими бабами -- ха! ха! ха! Рассуди, радость, сносно ли благородной дворянке смотреть за эдакою подлостью. Я не к тому рождена: но батюшка мой, покойный старичок, все-таки на своем поставил. Он воспитал меня так худо, как хуже трудно и придумать. Я знала только, как и когда хлеб сеют; когда садят капусту, огурцы, свеклу, горох, бобы и все то, что нужно знать дураку приказчику, -- ужасное знание! а того, что делает нашу сестру совершенною, я не знала. По смерти батюшкиной приехала в Москву и увидела, что я была совершенная дура. Я не умела ни танцовать, ни одеваться и совсем не знала, что такое мода. Вот до какой глупости отцы, подобные моему, детей своих доводят! Поверишь ли, г. издатель? -- мне стыдно тебе признаться: -- я так была глупа, что по приезде только моем в Москву узнала, что я хороша, -- рассуди теперь, как меня приняли московские щеголихи. Они с головы до ног меня засмеяли, и я три месяца принуждена была сидеть дома, чтобы только выучиться по моде одеваться. Ни день, ни ночь не давала я себе покоя, но, сидя перед туалетом, надевала карнеты, скидывала, опять надевала; разнообразно ломала глаза, кидала взгляды, румянилась, притиралась, налепливала мушки, училась различному употреблению опахала, смеялась, ходила, одевалась и, словом, в три месяца все то научилась делать по моде. Мне кажется, ты удивляешься, как могла я в такое короткое время всему, да еще сама, научиться? Я тебе это таинство открою, послушай: по счастию, попалась мне одна французская мадам, которых у нас в Москве довольно. Она еще до просьбы моей предложила мне свои услуги: рассказала мне, в каком я нахожусь невежестве и что она в состоянии из меня сделать самую модную щеголиху. Вот какое из нас французы делают превращение! из деревенской дуры в три месяца сделать модную щеголиху для человека невозможность, а французы делают. Какою благодарностью должны мы французам: они нас просвещают и оказывают свои услуги и тогда, когда их не требуем. Лишь только вышла я из рук моей учительницы, то и показалася в собрание. На меня уже другими глазами смотрели: я познакомилась со многими девицами и науку мою совершенно выучила. Скоро после того услышала, что и меня называют модною щеголихою. Сколько я тогда радовалась! уморить ли тебя? -- В тысячу раз больше, как радовался батюшка мой, получая в году тысячу четвертей хлеба с своего поместья. Тогда-то узнала я, что мы и с хлебом и с деньгами нашими без французов были бы дураки. Они еще дешево продают о нас свои попечения. Услыша лестное о себе мнение, не пропущала я тогда ни комедии, ни маскерадов, ни гульбищей: везде я поспевала. Ты, радость, можешь рассудить, что девка осьмнадцати лет, которая от всех слышит: мила, как ангел! тотчас наживет себе завистниц; со мною точно так и сделалось. Меня стали снова пересмехать; но уж из зависти, видя, что молодые мужчины толпами за мною бегают. На всю злость московских щеголих и ласки молодых мужчин смотрела я с холодностию. Многие молодчики в любви мне открывались: но я смеялась -- я еще больше делала: сказать ли? -- я дурачила их, сколько хотела, а они не сердились. Наконец попался мне молодчик, хорош, как ангел, умен, и притом щеголь. Он в меня влюбился до безумия; и я к нему почувствовала не знаю что-то отменное от прочих. Я восхищалась, видя его на маскерадах: он летал, как ветр, когда он танцовал; и везде, где я ни бывала, находила тут и его. Несколько времени было это мне приятно, а после безотвязностию своею он мне и наскучил, Я вознамерилася его позабыть: и слово свое сдержала. После сего молодчиков с десяток пробовали свое счастие: но я и с ними точно так же поступила. Вот обстоятельствы, в которых я нахожуся. Дай, радость, мне хорошенький совет: так ли мне поступать, как начала, или и самой в кого-нибудь влюбиться. Пожалуй, ангел мой, напиши мне поскорее ответ, да не умори меня; я его с нетерпеливостию буду дожидаться; и прежде, пока его не получу, не скажу тебе, кто я такова. Мне хочется и тебя помучить. Прости, радость! P. S. Ужесть как хочется, чтобы совет твой поспел к нашим маскерадам. В Москве, ноября 25 дня, 1769 года. Государыня моя! я человек чистосердечный, и так не прогневайтесь, ежели скажу, что поступки ваши совсем мне не нравятся. Послушайте искреннего совета! оставьте их, они унижают вашу красоту. Начто прелестное ваше лицо: я разумею из письма вашего. Начто его различными намазывать красками? Глаза ваши блистают, может быть, огнем: начто вы их коверкаете? -- мода и тут замешалась! Еще вас прошу, оставьте сие не свойственное вам искусство: прекрасного не можно прекраснее сделать, но разве безобразнее: превеликую делаете вы честь своей учительнице! Если все они ту только делают пользу, так они совсем для нас не нужны. Оставьте все искусство и дайте в себе удивляться делам природы. Вы не захотите, может быть, следовать моему совету для того, что боитесь скуки: не опасайтесь, сударыня, г. сочинитель "Всякия всячины" обещался предписать вам упражнения; следуйте только им: вы скуки чувствовать не будете. Наконец, советую вам читать и хулимые вами книги, хотя изредка. Советую также побольше иметь почтения к памяти вашего родителя. Впрочем, за хорошее ваше о Трутне мнение я бы вас благодарил, если бы похвала сия была умеренна и справедлива; но вы предпочитаете моего Трутня таким славным сочинителям, у которых недостоин я отрешить ремень сапог их; и так от принятия сей похвалы прошу меня уволить.ЛИСТ VIII. ФЕВРАЛЯ 23 ДНЯ
Г. издатель! Я приметил, что все наши молодые дворяне, путешествующие в чужие земли, привозят только известия, как там одеваются, пространное делают описание всем увеселениям и позорищам того народа: но редкий из них знает, на какой конец путешествие предприниматься должно. Я почти ни от одного из них не слыхал, чтобы сделали они свои примечания на нравы того народа или на узаконения, на полезные учреждения и проч., делающее путешествие толико нужным. Мне это совсем не нравится: лучше совсем не ездить, нежели ездить без пользы, а еще паче и ко вреду своего отечества. Для сей-то самой причины вознамерился я путешествовать во своем отечестве, дабы прежде узнать обычаи своих единоземцев. Я недавно был в двух наших городах и сделал на оные примечания; если будут они вам угодны, то я к вам для на печатания их сообщу, а теперь ожидаю, как вы на то отзоветеся.Ваш покорный слуга
Путешественник.
Г. Путешественник! если примечания ваши могут принести пользу читателям, то с удовольствием помещены будут в моих листах. Я ожидаю их с некоторою надеждою.ЛИСТ XI. МАРТА 16 ДНЯ
Г. издатель Трутня! Нет средства, чтоб не писать сатир на подьячих: сия тварь весьма несносна честным людям. Самое бездельное дело наделало мне множество хлопот: нужда мне была, чтоб в Москве в ***** подписали мою подорожную. Я, изготовясь совсем к отъезду, зашел туда, думая, что в четверть часа могу быть отправлен; однако весьма обманулся в своем чаянии. Пришед в коллегию, спросил, у кого такие дела: сторож, отставной солдат, бывший в походах при первом императоре, с почтенными усами и стриженою бородою, ввел меня в большую комнату, где все стены замараны чернилами и в которой навалено великое множество бумаг, столов и сундуков; подьячих оборванных и напудренных, то есть разного рода, человек 80. Многие из них драли друг друга за волосы, а прочие кричали и смеялись. Столь странное зрелище привело меня в удивление: я спрашивал, зачем тут такая драка, и насилу мог доведаться, что так наказывали приказных служителей за разные их несправности. Дожидался я часа два, чтоб сии господа успокоились; после того подходил ко многим, дабы узнать, что мне делать. Насилу нашел дневального, у которого сии дела, он мне гордо сказал: "Подождите, не бывал дежурный". Я говорил: "Мне сказали, что это вы, сударь". Он засмеялся и сказал мне: "Я дневальный, это правда, однако дневальный и дежурный не все одно". Наконец после многих насмешек научили меня, что дневальный есть канцелярист, а дежурный регистратор: теперь я это знаю, а прежде не ведал ни об одном из сих животных. Дожидался дежурного, который сказал, что о сем-де надлежит учинить представление господам присутствующим, и как они соблаговолят. Дожидался и присутствующих и, ходя по разным мытарствам и слушая бесконечные завтра, обыкновенные ответы докучливым челобитчикам, с превеликим трудом получил милостивое решение, не могши без того обойтись, чтоб не заплатить за труды моим почтенным докладчикам. Прости, г. И., я отправился в свой путь, сделав клятвенное обещание не входить ни за чем в места, определенные для правосудия. Слуга ваш N. N. Из Москвы. Февраля 9 дня, 1770 года.ЛИСТ XII. МАРТА 25 ДНЯ
Господин издатель Трутня! Я влюблена в ваш журнал: он мне ужесть как мил! разумеете ли вы меня?.. статься не может, чтоб вы не разумели, я об вас всегда лучше думаю: вы причиною, что я тружусь над сочинениями; а старание мое в том от того только происходит, чтобы войти к вам в любовь. Нет больше для меня удовольствия, как читать ваши листы. Поверишь ли, радость! сколько повстречалось мне того, что случилось незадолго пред концом нынешнего десятилетия. Всего больше приятны мне ваши портреты: представить себе не можешь, сколько иные похожи на людей, мне знакомых; я их при них читала: как же они бесились!.. и сколько я хохотала!.. Дорого бы я заплатила, чтобы все ваши листы наполнены были такими портретами и чтобы стихов в них совсем не было: стихи мне не нравятся; я не касаюсь чести господ сочинителей, не говорю, что они дурны; но похвалить их не могу, потому что я женщина: боюсь погрешить против справедливости. Как же жалки мне бедняжки мелкие стихомаратели! они карабкаются туда же, куда идут и славные стихотворцы. По грехам нашим они нынече расплодилися так, как в пустом саду крапива. Все называют крапиву корнем подьячих: но по справедливости и стихотворцев можно уподобить сей траве. Не дотрогивайся до крапивы, она обожжет: не серди стихотворца, он напишет сатиру. Эту тварь надобно всегда ласкать, как человека нужного, угождать, как человеку больному: а иногда и объявление их любви принимать без огорчения. Признаюсь, радость, что я заслуживаю стихотворческую ненависть; но меня обнадеживает только то, что они обо мне не узнают, кто я такова; да пусть бы и узнали, пускай пишут, что угодно, я сама скажу им мои пороки. Я не скромна, ветрена, люблю все новые моды, страстна к театральным позорищам, а больше еще к маскарадам: и ужесть как ненавижу беседы; несносны они мне для того, что наши сестры переговорщицы только и делают, сошедшись вместе, что кого-нибудь пересуждают, несмотря, что они сами заслуживают осмеяние; а я этого терпеть не могу. Ненавижу также скупость, мотовство, зависть, карточные игры, ревнивых мужей, неверных жен, ветреных любовниц и любовников: ужесть как гадки мне все те, кои много о себе думают. Я знаю много таких людей, и они-то подали мне материю сочинить исторические картины: я написала сперва две, а теперь, радость, уже их у меня целые шесть написаны. Ты скажешь, можно бы в это время сочинить и больше: это правда; да подумай, ведь я женщина, так довольно, что я и столько могла сделать. Я не знаю, как и с теми показаться, посылаю и робею: боюсь, что с таким сочинением не понравлюсь -- ужесть как это воображение меня мучит. Я не могу себе представить, как я перенесу противный от вас отзыв: он мне всякого отказа страшняе... Ах! не умори меня! и не отыми надежду в молодой сочинительнице. P. S. Нет сомнения, чтобы почерк женских рук вам не примелькался; но мой вы еще в первый раз теперь видите, так, может быть, чего и не разберете; об этом вас прошу прилежнее постараться: но не переправлять ничего, что, может быть, покажется вам нескладным; пусть эта погрешность останется на моей стороне.КАРТИНА I
Сия картина изображает мужчину низкого происхождения, который нашел случай приплестись в родню знатной фамилии. На правой стороне видны все нажиточные места, вокруг которых он по милости своих родственников терся. На левой его кладовая, заваленная почти вся сундуками, шкапами и мешками с деньгами: он наполнил ее всякими непозволенными средствами, а именно грабил и захватывал насильно чужое добро, брал на сохранение и не отдавал назад; а паче всего нажил он то лихоимством. Тут еще изображается несколько вдов, сирот и беспомощных: они его просят с заплаканными глазами и с распростертыми руками; и кажется, что они все хотят вымолвить: "Помилуй, покажи правосудие!" Но он со спокойным видом всегда говорит им завтре. Над кладовою его надпись: "Сие добро посредством моего умишка мне бог дал". Живописец, писавший сию картину, не позабыл вдали изъяснить брошенные на пол изломанные весы, означающие правосудие и также истину поверженную.КАРТИНА II
Представляется вдовушка лет двадцати -- ужесть как недурна! наряд ее показывает довольно знающую свет, подле нее в пребогатом уборе сидит согнувшийся старик в виде любовника: он изображен отягченным подагрою, хирагрою, коликою, удушьем и, словом, всеми припадками, какие чувствуют старички при последнем издыхании. Спальна и кабинет сей вдовушки скрывают двух молодых ее любовников, которых она содержит на иждивении седого старика в должности помощников. Она делает это для облегчения старости своего возлюбленного.КАРТИНА III
На оной означен Худосмысл, имеющий знатный чин, довольный достаток, не велик только ростом и не тонок, летами около шестидесят. На одной стороне означается его служба, где видно самых младых лет беспрерывное его за красным сукном заседание, под сим надпись: "Худой был человек, худой есть судья, и умрет еще худшим". На другой стороне картины означается приезд к нему гостей и вид внутренних его покоев: покои сии наполнены почти ломберными столами, за коими хозяин с гостями играет в карты, над ним надпись: "Не умом, да деньгами". Вдали от сего виден Худосмысл между своими служителями; один из них стоит перед ним с сердитым лицом, изображающим непослушание; другой скидает с него платье с пренебрежением; а поодаль сего означен вид управительских двух покоев; в них видно богатство, состоящее в сундуках с деньгами, в шкапах с серебряною посудою и столиках с фарфором, часами, табакерками и тому подобным. Надлежит заметить, что в покоях помещичьих ничего подобного сему не означено.ИЗЪЯСНЕНИЕ
Худосмысл господин над людьми своими, а господа над ним его люди; всякий лакей смеет ему противуречить, отговаривать и доводить до того, чтобы он был всегда в их повелениях, только что они не секут его, да и он их сечь не смеет, а для сего подлый народ Худосмысла и называет: "То-то господин, то-то отец, люди у него как в раю живут!.." Только Худосмысл у людей своих живет как на каторге.ЛИСТ XIII. МАРТА 50 ДНЯ
КАРТИНА IV
Маска представляет женщину тихую, добродетельную, показывающую жалость об всяком пришедшем в несчастие человеке. Чувствительность ее о бедных видна тем больше, что при слушании о несчастных катятся ручьями слезы у нее; а в прямом виде изображается эта женщина самолюбивою и сребролюбивою; ее окружают несколько человек в разных видах. Она на неимущих взирает гордо, а раболепствует ничего не значащим, будучи сама чиновна. К одной стороне надпись: "Сия женщина ко умножению своей славы всем бедным помогать берется, а не собою, да знатными, кои ей знакомы: она выпрашивает у них на дворянок неимущих платье и деньги, чего, однакож, никому никогда не отдает". А под сим видно, как она жалует тем бедным вместо выпрошенного платья свои ветхие обноски, ставя их в цену, а деньги дает им в долг и берет с них обязательство. Здесь означается, как она запрещает накрепко тем бедным ходить в те домы, где она платье и деньги на них получила. {По левую сторону сей картины оставлено место на другую половину истории, коя еще сочиняется.}КАРТИНА V
В худоубранном платье представлен мужчина, не имеющий никаких достоинств или такого, что бы притягало искать его дружбы, кроме что он человек. Тут сотовариществуют ему его знакомые и несколько домашних. Речь его к ним следующая: "Не могу от знакомств отбиться! они мне даже что в тягость! Все во мне ищут, все меня почитают, все ласкаются быть мне друзьями!.. А господин С... О! он для меня все сделает, что бы я ни сказал ему; он меня отменно любит"... Позади же сего видно, как сей высокомысл сам во всех ищет; а об нем все думают так мало, как не можно меньше.КАРТИНА VI
Между множеством обоего пола людей видна женщина лет около пятидесят; однако не так дурна, чтоб за хорошие подарки какому щеголю не могла еще понравиться. Она окружающих ее женщин толкает прочь, сердится и от них отворачивается; а к мужчинам всякого сорту показывает ласку, дает им знак, чтоб они подошли к ней, и досадует, что они противятся. Позади ее двое мужчин, не худо одетых, на нее указывают. Вопрос одного: кто она такова? Ответ другого: Безумнова. Ну, радость, вот сочинения моего картины; каковы они? скажи мне?.. Нет, не говори лучше ничего, ежели они дурны. Госпожа Молодая сочинительница! боязнь ваша в рассуждении отсылки вашего письма ко мне была напрасная. Ваше сочинение так хорошо, что я бы желал таковые получать чаще; но, по несчастию моему, редко сие случается. Если вы будете ко мне и впредь подобные сему сообщать сочинения, то я вам буду весьма за то благодарен. Впрочем, я бы желал, чтобы вы к молодым стихотворцам имели побольше снисхождения. Наконец, должен я перед вами извиниться, что не совсем вашу просьбу исполнил. Несколько причин с моей стороны меня бы в том оправдали; но я о них умолчу: вы сами догадаетесь. Г. издатель! Есть люди, которые говорят, что Трутень 1770 года нерадивее Трутня 1769. В прошлом годе он не только что издавал отборные пиесы, но и присылаемые к нему исправлял и своим хорошим вкусом и остроумием из худых писателей делал хороших авторов. А ныне все соболезнуют, все рыдают и вопиют: о плачевная премена! Трутень, славный Трутень! стал нерадив, не смотрит за наборщиками, лютыми врагами всех авторов. Они так портят письмена, попадшие к ним в руки, что читатель, потея и ломая свою голову, скорее ослепнет от неусыпного прилежания в изыскании смысла, нежели поймет мысль автора. А бедный автор, как чадолюбивый отец, терзается досадою и разрывает родительское сердце, взирая на безобразие своих трудов, любезных чад своих.ЛИСТ XIV. АПРЕЛЯ 6 ДНЯ
Господин издатель Трутнев! Я ужесть как на тебя зла: я табой взбешена, ах! радость, какой ты несносный человек; па чести етова я не вабражала, вазможнали, што тебя ништо не может удержать ат такой склонности, какая тебе не делает чести, ты мне кажешься пахожим в етам на женьщину, из наших сестер: неуймешь какетку от амуров, манерщицу от нарядов; а тебя от переправок чужих сочинений. Ето, радость, очень гадка! простила бы я твою переправку, когда бы ею сочинение мае было исправлено; а то позволь себе сказать: оно испорчено! ты, радость, невыразумел мысли живаписицы: она в первай картине изобразила толька пранырства подлова человека, какой, может, не выше секлетаря был, а ты ево пажаловал судьею. Другая испорченаж, да еще таки с милости. А в третей у ней представлен Худасмысл с надписью: каков был с молоду худой резолют в делах приказных, таков по ныне, такаву, видна, и умереть ему, што и есть пряма Худасмысл. А ты ево назвал: худым человекам и худым судьею; из чево разуметь можна: бессовеснова, грабителя и неправосуднова... Худасмысл правда что судья; да он толька ета имя на себе носит; а дела делает ево секлетарь и другие судьи таварищи. Ты, радасть, поумничал, да не к стате. А ином уж я и не гаворю: што из женскава слога сделал ты подьяческай, наставил ни к чему: обаче, иначе, дондеже, паче. Мы едаких речей ничуть не пишем, у мущин они в употреблении; а у женщин нет. А, я чаю, как в паследних трех картинах, так и падавно нечева ждать доброва, каких, я думаю, наставил ты там жучек в епанечках. В етам письме нет прежней маей ласки; да кто виноват, ты своими переправками сделал ету во мне перемену. Уймись, радость! в пративном случае напишу я на тебя сатиру и буду жаловаться твоей прабабке. Государыня моя, госпожа Молодая сочинительница! Ежели бы получил я ваше письмо вчерась, то бы дошло у нас до превеликой ссоры. Вы чрезвычайно горячи, да и я также: сверх того, я взбешен был одною женщиною, так немудрено, ежели бы и вам сделал грубый ответ, чего по справедливости вы и достойны. Но нынче я весел, и ваше письмо попалося мне в добрый час, и так читайте следующий ответ. Я, сударыня, не ведал, что вы самолюбивы, хотя и ведал из письма вашего, что вы женщина. Вы объявили себя молодою сочинительницею, и так за нужное почел малые ваши погрешности исправить. Вы жалуетесь, что я женский ваш слог испортил и сделал подьяческий. -- Уведомьте меня, сударыня, что вы разумеете под словом женский слог; то ли, что женщинам и в писаниях погрешности прощать надлежит, или только то, что ваше письмо написано слогом женщины, неправильно говорящей и, с позволением вашим, свойств и правил русского языка не знающей. На то вам скажу: что вы, поразгорячась, сказали лишнее. Другое ваше письмо я издаю в печать точно так, как его получил. Наконец, сказываете, что я лишился вашей ласки. -- Неудивительно, сударыня я знаю ваш пол. Есть между вами особливый род, называемый кокетки: они, сударыня, поминутно, -- нет, не скажу. Вы, конечно, их сами знаете. Я опасаюсь, не из числа ли их и вы: ибо никто так скоро рассердиться не может, как кокетка, когда при ней другую женщину хвалить станут или скажут, что она не к лицу одета. И так, сударыня, ежели вы из числа их, то я, лишась вашей ласки, тужить о ней не стану. Окончание вашего письма состоит в угрозах, что вы, написав на меня сатиру, будете жаловаться моей прабабке, -- но у меня ее нет; а если написать вам будет нужно, то сообщите ко мне, я ее, верно, напечатаю.ЛИСТ XV. АПРЕЛЯ 15 ДНЯ
Господин Трутень! Кой чорт! что тебе сделалося? ты совсем стал не тот; разве тебе наскучило, что мы тебя хвалили, и захотелося послушать, как станем бранить? так послушай. -- Ну, да полно, шутки в сторону. Пожалуй скажи, для какой причины переменил ты прошлогодний свой план, чтобы издавать сатирические сочинения? Ежели для того, как ты сам жаловался, что тебя бранили, так знай, что ты превеликую ошибку сделал. Послушай ныне: тебя не бранят, но говорят, что нынешний Трутень прошлогоднему не годится и в слуги; и что ты ныне так же бредишь, как и другие. Надобно знать, что хулы есть разные; одни происходят от зависти, а другие от истины; и так я советую лучше терпеть первые, нежели последние. Что тебе нужды смотреть на то, что говорят другие; знай только сам себя. Пожалуй, г. новый Трутень, преобразись в старого и будь любезным нашим увеселением; ты увидишь, что и тебе от того больше будет пользы: а то ведь, я чаю, ты бедненький останешься в накладе. Мне сказывал твой книгопродавец, что нынешнего года листов не покупают и в десятую долю против прежнего. Пожалуй послушайся меня и многих со мною; а буде не так, так прощай, Трутень, навсегда. Тот, кто написал. Апреля 6 дня, 1770 года. В Санктпетербурге. Господин издатель Трутня! Мне кажется, что тебя избаловали похвалами; почему ты и вздумал, будто всякий вздор, да лишь бы напечатан был под заглавием Трутня, то примется читателями, равно как и хорошие сочинения, в нем напечатанные. Ежели ты так думаешь, так поверь, {Я не скажу радость: для того, что тебя ныне приличнее назвать печалью; ты, мой свет, очень достоин, чтобы хорошенько побранить тебя; ни, однакож, я еще потерплю.} что ты много ошибаешься. В прошлогоднем твоем Трутне большая часть сочинений были очень хороши, и им отдавали справедливость, например "Ведомости", "Портреты", "Рецепты"; твой Демокрит, некоторые пиески в стихах, также и многие письма в прозе, заключающие в себе сколько остроты и соли, столько хорошего вкуса, здравого рассуждения и чистоты русского языка. Нет нужды, и боже меня сохрани, чтобы я стала говорить, будто ты целил в них на известные тебе лица. Довольно того, что твои сатиры очень хороши. Я не скажу, чтобы совсем не было подобных прежним сочинениям и в нынешнем твоем Трутне; но скажу по чести, что они в нем так редки, как были редки в прошлогоднем худые. Этого, кажется, довольно, ты видишь, что я говорю искренно; и так не сомневаюсь, что ты воспользуешься моим советом и будешь в выборе пиес поразборчивее. Прости, г. издатель! Услужница ваша Не отгадаешь кто. Господин издатель! Давно хотелося мне с тобою познакомиться, но недосуги мои не допущали; а ныне привлекает к тому необходимость. Мне нужны твои советы. Пожалуй будь со мною откровенен; я малый, право, добрый, и со мною ужиться в согласии очень легко. А ты хотя и не совсем мне полюбился, однакож приметить я мог, что ты человек добрый. Много ты имеешь слабостей, да и я также; а может быть, еще и одинакие; как же быть, ведь мы человеки, часто случается, что делаешь то, чего бы и не хотел сделать: но оставим это. Я приступлю к делу. Я вознамерился в нынешнем году издавать "Модное ежемесячное сочинение" и посвятить его красавицам. Но прежде захотел спросить у тебя совета искреннего; ты уже другой год около этого промысла трешься, так, конечно, все узнал; и так пожалуй скажи мне, не хлопотно ли это и не надобно ли мне будет с кем-нибудь ссориться. Это меня пуще всего стращает: ибо я до ссор не охотник. Совет твой решит мое сомнение; а я буду либо настоящим издателем, или останусь только вашим слугою и будущим издателем "Модного сочинения". Господин будущий издатель "Модного сочинения"! Я вам не могу дать иного совета, как только, чтобы вы о будущем своем издании посоветовали сами с собою. Хлопот издателям довольно, и еще и заботы, а временем и убытка: но заглавие вашего издания от последнего вас, конечно, избавит; ссоры также бывают: впрочем, ежели вы такой добрый человек, то я бы хотел вас иметь своим товарищем; может быть, вы своим заглавием периодиские сочинения опять введете в моду у читателей.ЛИСТ XVII АПРЕЛЯ 20 ДНЯ
Господин издатель! "Всякая всячина" простилась, "И то и сё" в ничто превратилось, "Адская почта" остановилась, а Трутню также пора лететь на огонек в кухню, чтоб подняться с пламенем сквозь трубу на воздух и занестись сам не знаю куда, только чтоб более людям не быть в тягость и не наскучить своими рассказами. Что за вздор! долго ли и впрямь читать одно да одно? все Трутня да Трутня! Сколько денежек ни выдавай, а другого не ожидай: как посмотришь на листок, так все заглавие одно носит имя. Что нужды до содержания, когда не разное именование; вы бы все, сколько вас ни было, старались лучше о выдумках, чтоб по крайней мере каждый месяц... Нет, долго, каждую неделю переменить именование своего издания. Удивительно право, как вы по сие время еще не переняли поступки красавиц, которые бы вам хорошим образцом в таком случае служить могли. Представьте себе только, сколь тонок их вкус; они никогда не делают то, что с переменою не сопряжено: так как же такое бесконечное племя издания читать без скуки, которое свое звание не переменяют. Нет, я вам чистосердечно признаюсь, что я давно об них и слышать не хочу. Сперва я было таки листков с десяток без троякого прочитания не оставлял, да и во сне про них видал; а ныне ужесть как несносны, да и скучно об них ведать, что они в свете есть. Ну, прости, мне недосуг больше писать, пора мне ехать в ряды и купить... я сам не знаю что. Ваш покорный слуга Вертопрах.ЛИСТ XVII И ПОСЛЕДНИЙ. АПРЕЛЯ 27 ДНЯ
Г. издатель Трутня! Я и многие со мною имеем справедливую причину на тебя, да еще на г. издателя "Смеси" жаловаться. Вы своими шутками причиняете нам убыток: не подумайте, чтобы я жалел о тех деньгах, которые платил за ваши листы: боже меня сохрани от такой несправедливости! я всегда скажу, что мы за оные платили деньги с превеликим удовольствием, ибо получали от того пользу и увеселение. Выслушайте ж мою жалобу, она истинно справедлива: вы критиковали не знаю какого-то стихотворца: может быть, и весьма справедливо; да дело-то в том состоит, что вы его, как говорится, задели за живое. Он на вас разгневался, как раздраженный стихотворец, пылал яростию и желал отмстить свою обиду. По несчастию общему всех читателей, это случилося в то самое время, когда сей стихотворец издавал в печать книгу своего перевода. Тут-то он себя удовлетворил: ибо к книжке, состоящей менее трех листов, написал на четырех листах предисловие, в котором пространно утверждал, что критикующие люди злые, а критики их неосновательные; что они в силу указов дарованную вольность умам употребляют во зло, осмелясь критиковать человека, достоинствы свои совершенно знающего; что он те критики, яко неистояробеснующихся молодичей, малыми своими душевными добротами и слабоблещущими пылинками острого разума воспроизжелавших посверкать, соблаговоляет уничтожать и презирать и что он на них ни единого не будет ответствовать слова: но, забывшись, исписал целые четыре листа, наполня из предсердия его исходящим ругательством, не позабыв притом прикрыть сие завесою благочиния. А все это почти за одно словцо: рыгать. Вам шутки, а нам убыток: ибо за двадцатипятикопеечную книжку принуждены мы платить по пятидесяти копеек. Словцо это показалось и в новом вашем Трутне, что все предвещает, что мы опять напрасный убыток нести будем, а книгопродавец без предисловия той книжки не продает. И так прошу вас, г. издатель, пожалуйте оставьте его в покое, не рыгайте новоизобретенными его нелепыми изречениями и тем не причиняйте нам убытка. О сем просит покорный ваш слуга Я в своем доме. Москва, 1770 года, в апреле месяце.Примечания
"Трутень" -- первый сатирический журнал Новикова. Выходил с 5 мая 1769 года по 27 апреля 1770 года. Был закрыт в результате прямых полицейских гонений Екатерины II. В качестве эпиграфа Новиков взял стих из басни Сумарокова -- "Они работают, а вы их труд ядите". Используя аллегорию Сумарокова, Новиков наполнил ее новым политическим содержанием: "они" -- крепостные крестьяне, "вы" -- трутни, помещики-дворяне. После начавшейся полемики с правительственным журналом "Всякая всячина" Новиков подвергся преследованиям, о чем немедленно дал знать публике, переменив эпиграф с десятого листа на новый -- "Опасно наставленье строго, где зверства и безумства много" (Сумароков). Новиков был издателем, редактором-организатором и автором многих статей своего журнала. К участию в "Трутне" были привлечены также Эмин, Попов, Аблесимов, Майков и другие писатели, то есть прежде всего участники новиковского кружка в Комиссии по составлению нового Уложения.ПРЕДИСЛОВИЕ
Первая писательская и общественная декларация Новикова. В "Предисловии" сформулирован центральный тезис новиковского понимания общественного дела литературы и гражданского долга писателя: независимость от вельмож, двора и правительства. "Предисловие" биографически точно передает новиковское отношение к официальной службе. С военной, где он служил по воле отца, он в 1769 году уходит в отставку. Придворную он с презрением отвергает, приказная -- чрезвычайно выгодная по тем временам -- возмущает его. Новиков начал свою литературно-общественную деятельность с публичного заявления о нежелании служить самодержавию, с утверждения невозможности для писателя сохранить независимость, состоя на официальной службе. Это заявление хорошо запомнила Екатерина. Во время следствия, в 1792 году, в ответ на вопросы Шешковского о прохождении службы Новиков подтвердил эту свою позицию, на что Екатерина в своих замечаниях записала: "Можно сказать, что нигде не служил, и в отставку пошел молодой человек, жил и занимался не больше как в ложах, следовательно, не исполнил долгу служением ни государю, ни государству"."Я НЕ ЗНАЮ, ОТЧЕГО..."
Характерная для Новикова защита "простых" людей, показ талантливой работы русских ремесленников, мастеров и художников. Вдохновленная речами демократических депутатов Комиссии, эта заметка была в то же время направлена против русского космополитствующего дворянства.СТАТЬИ ИЗ "ТРУТНЯ" НА 1770 ГОД
После прекращения выхода всех журналов "поколения" 1769 года Новиков единственный, несмотря на преследования, решается продолжить издание "Трутня". В плане смелого издателя было намерение продолжить прежде всего свою сатирическую деятельность и изложение своих просветительских воззрений. Последнее намерение в известной мере удалось осуществить в статье, напечатанной в двух первых номерах журнала под названием "В новый год новое счастие". Статья эта представляет собой попытку Новикова систематически изложить просветительские представления о человеческом счастье, об общественных обязанностях человека. Воззрениям Новикова этой поры свойственна и просветительская слабость и дворянская ограниченность. В последующем Новиков сумеет преодолеть многие черты своей классовой ограниченности (см. вступительную статью). Здесь же ограниченность и слабость мировоззрения русского просветителя сказались и в сохранении им сословных устоев России, и в стремлении каждому сословию дать моральное наставление, и в боязни коснуться принципа крепостного права. Поэтому, желая счастья всем сословиям, он желает поселянам не вольности, а лишь того, чтобы помещики исполнили перед ними свои обязанности и были им "отцами" Оттого и появилась формула, характеризующая воззрения Новикова этой поры: "чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети". Программу сатиры Новикову не удалось осуществить на страницах "Трутня" 1770 года -- тому причиной непрерывные полицейские гонения, которым подвергался журнал. Именно вследствие этого отсутствует в журнале сатира на власть и дворян-рабовладельцев. Что в намерении Новикова было касаться именно этих двух тем, мы узнаем из двух статей. Так, в статье, напечатанной в шестом листе, сообщалось о том, что письмо Правдулюбова (главного полемиста с Екатериной II в 1769 году) не будет напечатано именно потому, что оно задевает "Всякую всячину". В восьмом листе читателям было обещано сочинение молодого путешественника, видимо посвященное теме крепостного права. Но это сочинение также не было напечатано. Важно отметить, что то, что не удалось напечатать в "Трутне" 1770 года, Новиков осуществит в своих последующих журналах: в "Пустомеле" даст оценку "Всякой всячине", в "Живописце" напечатает сочинение "Отрывок путешествия". Бо льшая часть новиковских сочинений в "Трутне" 1770 года посвящена теме удушения журнала правительством. Из номера в номер печатает Новиков так называемые письма в редакцию и ответы на них, содержанием которых было сообщение об очередных гонениях, которым подвергается издатель. "Расставание, или последнее прощание с читателем" завершает этот цикл статей. Острие данной сатиры направлено вновь против правительства, против Екатерины, против ее лживо-либеральной политики. Так и в новых условиях Новиков сумел направить сатиру против Екатерины, показывая на реальном примере полицейского преследования его журнала, какова цена легенды о будто бы просвещенном характере русского самодержавия.“Трутень” изначально выходил листами, затем стал издаваться небольшими книжечками. Небезлюбопытно познакомиться с содержанием этого журнала: он состоял из статей в форме писем, разговоров, словарей и ведомостей, из стихотворений, остроумных объявлений, эпитафий и эпиграмм, направленных главным образом против общих недостатков того времени, хотя подчас не давалось пощады и отдельным лицам, если они того заслуживали. В “Трутне” принимали участие известные тогдашние писатели: В. И. Майков, А. О. Аблесимов, М.А. Попов, Ф.А. Эмин, издававший в том же году и свой собственный журнал “Адская почта”. Кроме того, было много статей, подписанных разными псевдонимами, инициалами и совсем никем не подписанных, авторы которых, несмотря на все старание библиографов, не были открыты. Несомненно, что некоторые из этих статей, а может быть, и большая часть, принадлежали самому Новикову.
Новиковские журналы резко выделялись из остальных: по содержательности, талантливости, остроумию и живости они занимали первое место и имели по тому времени большой успех. В то время как другие сатирические журналы в большинстве случаев скользили только по поверхности жизни, новиковская сатира всегда отличалась идейностью и серьезностью мысли. Уже в самом введении к “Трутню”, где Новиков шутя говорит о своей лени и якобы неспособности быть полезным обществу на других поприщах, он перебирает все роды общественных положений, службы и деятельности того времени и едко подчеркивает их слабые стороны. Вот что, например, говорит он о придворной службе:
“Придворная служба всех покойнее и была бы всех легче, ежели бы не надлежало знать науку притворства гораздо в вышних степенях, нежели сколько должно знать ее актеру; тот превосходно входит в разные страсти времени, а сей беспрестанно то же делает, а тово-то я и не могу терпеть. Придворный человек всем льстит, говорит не то, что думает, кажется всем ласков и снисходителен, хотя и чрезвычайно надут гордостью. Всех обнадеживает и тогда же позабывает, всем обещает и никому не держит слова; не имеет истинных друзей, но имеет льстецов, а сам так же льстит и угождает случайным людям. Кажется охотником до того, от чего имеет отвращение. Хвалит с улыбкою тогда, когда внутренне терзается завистью. В случае нужды никого не щадит, жертвует всем для снискания своего счастия; а иногда, полно, не забывает ли и человечество! Ничего не делает, а показывает, будто отягощен делами, - словом, говорит и делает почти всегда противу своего желания, а часто и противу здравого рассудка”.
Точно так же и в журнале Новиков постоянно смотрит в корень вещей. Осмеивая, например, неразборчивых европейских подражателей, он укоряет их не только за то, что они подражают лишь европейской внешности и дурным сторонам, чем не приносят ни себе, ни отечеству никакой пользы и благодаря чему превращаются только в ходячие карикатуры, но и указывает на непосредственный экономический вред для страны, которая меняет свои богатства на предметы роскоши и моды, вообще на чужие пустяки. Так, например, в VI листе “Трутня” за 1769 год помещено было такое объявление из Кронштадта:
“На сих днях прибыли в здешний порт корабли - “Trompeur” из Руана в 18 дней, “Vetilles” - из Марселя в 23 дня. На них следующие нужные нам привезены товары: шпаги французские разных сортов, табакерки черепаховые, бумажные, сургучные, кружева, блонды, бахромы, манжеты, ленты, чулки, пряжки, шляпы, запонки и всякие так называемые галантерейные вещи… А из Петербургского порта на те корабли грузить будут разные домашние безделицы, как то: пеньку, железо, юфть, сало, свечи, полотно и пр. Многие наши молодые дворяне смеются глупости господ французов, что они ездят так далеко и меняют модные свои товары на наши безделицы”.
А вот объявление, направленное против тех молодых людей, которые ехали моды ради за границу и не приобретали там ничего, кроме уменья одеваться и беспутно проводить жизнь:
“Молодого российского поросенка, который ездил по чужим землям для просвещения своего разума и который, объездив с пользою, вернулся уже совершенною свиньею, желающие смотреть могут его видеть безденежно по многим улицам сего города”.
Но особенной едкостью и остроумием проникнуты сатиры против крепостного права. Вот, например, некий Змеян ездит по городу и всех увещевает быть жестокими с крепостными людьми, чтобы “они взора его боялись, чтобы они были голодны, наги и босы и чтобы одна жестокость держала сих зверей в порядке и послушании”.
Еще лучше рецепт для г-на Безрассуда, напечатанный в “Трутне” за 1769 год:
“Безрассуд болен мнением, что крестьяне не суть человеки… Он с ними точно так и поступает… никогда с ними не только что не говорит ни слова, но и не удостаивает их наклонением своей головы, когда они по восточному обыкновению пред ним на земле распростираются. Он тогда думает: я - господин, они - мои рабы; они для того и сотворены, чтобы, претерпевая всякие нужды, день и ночь работать и исполнять мою волю исправным платежом оброка; они, памятуя мое и свое состояние, должны трепетать моего взора. Бедные крестьяне любить его, как отца, не смеют, но, почитая в нем своего тирана, его трепещут. Они работают день и ночь, но со всем тем едва имеют дневное пропитание, затем, что насилу могут платить господские поборы. Они и думать не смеют, что у них есть что-нибудь собственное, но говорят: это не мое, но Божие и господское”.
Говоря о “Трутне”, нельзя умолчать о полемике, которую вели между собою “Трутень” и “Всякая всячина”, или, лучше сказать, скрывавшиеся за ними Новиков и императрица Екатерина. Спор возник из-за нравственных вопросов и воззрений, но не в этом было дело: Екатерина II, очевидно, не ожидала, что сатира пойдет так далеко и будет касаться самых основ жизни, самых слабых и наиболее больных ее сторон. Она, по всей вероятности, думала, что “Всякая всячина” будет образцом и камертоном для других сатирических журналов, что они будут ограничиваться обличениями общего свойства, ни для кого, в сущности, не обидными, будут обличать скупость, глупость, любостяжание, невежество, щеголей и щеголих, петиметров и кокеток по возможности безотносительно, чтобы чтение, наводя на добрые размышления, доставляло приятное развлечение. Вначале Екатерина именно так и смотрела на роль сатирической литературы; только потом уже - и, может быть, отчасти под влиянием полемики с “Трутнем” - она стала обнаруживать более глубокий взгляд на сатиру, что сказалось, например, в ее собственных, часто обличительных произведениях, в сочувствии другому новиковскому журналу (“Живописцу”) и в том, что она хотела, по-видимому, не прекратить, а только сдержать и поставить сатиру в известные пределы.
Полемика между “Трутнем” и “Всякой всячиной” началась, как это нередко бывает, с частных и неважных случаев. Так, например, “Трутень” изобличил какую-то светскую барыню, совершившую в лавке кражу и велевшую потом избить купца, когда тот, не желая осрамить ее при публике, явился к ней на дом за получением украденного. Обличение это не понравилось “Всякой всячине”, и она ответила, что к слабостям человеческим надо относиться снисходительнее. На это “Трутень” возражал, что странно считать воровство пороком и преступлением в одних случаях, когда воруют простолюдины, и только слабостью в других случаях, причем очень остроумно смеялся над подобным открытием “Всякой всячины”. Та отвечала в свою очередь, но в ответе ее уже слышалось раздражение. От частного факта спор незаметно перешел к общим положениям. По словам “Всякой всячины”, “все разумные люди признавать должны, что один Бог только совершен; люди же смертные без слабостей никогда не были, не суть и не будут”. А “Трутень” опровергал такой взгляд и говорил: “Многие слабой совести люди никогда не упоминают имя порока, не прибавив к нему человеколюбия. Они говорят, что слабости человекам обыкновенны и что должно оные прикрывать человеколюбием; следовательно, они порокам сшили из человеколюбия кафтан; но таких людей человеколюбие приличнее назвать пороколюбием…” По мнению “Трутня”, “больше человеколюбив тот, который исправляет пороки, нежели тот, который оным снисходит или (сказать по-русски) потакает”. “Всякая всячина” сердилась все более и более и говорила обидные вещи “Трутню”; тот менее раздражался, но в долгу также не оставался: “Вся вина “Всякой всячины”, говорил он, состоит в том, что она “на русском языке изъясняться не умеет и русских писаний обстоятельно разуметь не может”; ежели “она забывается и так мокротлива, что часто не туда плюет, куда надлежит, то от этого надо лечиться” и т. п.
Затем эпиграф к “Трутню” 1770 года также указывает на неприятное заключение, вынесенное издателем из опыта; именно, что “опасно наставленье строго, где зверства и безумства много”; наконец, лучше всего “внешние обстоятельства” могут сказываться в том, что многие влиятельные люди, относившиеся вначале совсем иначе к “Трутню”, были им недовольны. Это с одной стороны. А с другой, если мы обратим внимание на вышедшие в 1772 году комедии императрицы “О, время!” и “Именины г-жи Ворчалкиной”, в которых сатира отличается большей определенностью и значительной резкостью, то можно думать, что императрица несколько склонилась на сторону взглядов Новикова. И в отношениях ее к нему не только не последовало ухудшения, а как будто бы они даже изменились к лучшему, особенно с 1772 года, когда Новиков стал издавать новый сатирический журнал “Живописец”. Стала ли она действительно признавать правоту его взглядов и ценить его как умного и полезного человека, входило ли в ее желания, чтобы он вновь начал издавать журнал, или только она не хотела тому препятствовать, - сказать довольно трудно.
“Пустомеля” (1770) – вышло всего два номера этого ежемесячного сатирического журнала Новикова. Он стал издаваться вместо закрытого издателем “Трутня”. В нем была продолжена сатирическая линия. Но сатира здесь касалась явлений литературы и культуры. Тут можно найти выпады против Хераскова, Чулкова, Лукина, В.Петрова. Критикует Новиков и “Российскую универсальную грамматику”, первый вариант знаменитого “Письмовника”. В частности, он высказывается против содержащихся там анекдотов. Интересен раздел “Ведомости” в журнале. Они посвящены только военно-политическим и театральным событиям. Причем здесь публикуются не только сатирические произведения, но и положительного содержания. Например, в этом разделе увидели свет первые в истории русской журналистики профессиональные театральные рецензии – об игре выдающегося актера И. Дмитриевского и о постановке трагедии Сумарокова “Синав и Трувор”. В противовес отрицательным героям сатирических публикаций в “Пустомеле” публикуется повесть “Историческое приключение” с положительными героями. В ней Новиков впервые дает положительную программу воспитания и образования в национальном русском духе. Это своеобразный эскиз его педагогической программы высказанной затем в других изданиях Новикова – “Прибавлениях к Московским ведомостям” и “Детском чтении”.
“Кошелек” (1774) – новый еженедельный сатирический журнал, который должен был прославлять древние российские добродетели и в первую очередь – национальное достоинство, порицать дворянскую галломанию, космополитизм. Вышло 9 номеров журнала. Его название связано с “кошельком” – кожаным или тафтовым мешком, куда укладывалась коса парика. Поэтому смысл заголовка должен был разъясняться читателя в первом номере в статье “Превращение русского кошелька во французский”, но она не была опубликована. Идея же Новикова состояла в том, что погоня за иностранной модой разоряет дворян, портит их нравы и приносит вред России. В первом номере “Кошелька” помещена беседа нечестного на руку и корыстолюбивого француза с русским, а затем с защищающим “российские добродетели” немцем. Здесь печатается ода А. Байбакова по случаю победы над турецким флотом и взятия крепости Бендеры в 1770 г. Далее опубликована анонимная одноактная идиллическая пьеса из крестьянского быта “Народное игрище” - добрейший барин живет душа в душу со своими крепостными, заботится о них, учит грамоте, и они платят ему взаимностью. Есть мнение, что автором ее являлся кто-то из придворных и Новиков был вынужден опубликовать ее, ибо в стране в это время шла крестьянская война. Кроме этого на страницах журнала появляются и материалы под рубриками “Ведомости”, “Известия”, публикуются фельетоны, сатирические портреты конкретных людей, чьи имена не называются, но легко угадываются. Новиков составляет сатирические словари и сатирические рецепты. Эти жанры помогают ему высмеивать не абстрактные пороки, а поражать порок сатирой “на лица”. Все материалы в журналах Новикова написаны понятным простым и естественным языком, близким к разговорной литературной речи.
Новиков маскирует наиболее острые в критическом отношении материалы, перемешивает их с публикацией панегирических сочинений.
Тема угнетенного крестьянства. «Отрывок путешествия в ***И***Т***».
Цикл «Писем к Фалалею». Раскрывается оборотная сторона крепостного права – разлагающее влияние рабства на дворян. (Существует полемика, кому на самом деле принадлежат оба эти произведения. Берков считает, что «Отрывок» написан Радищевым, а «Письма к Фалалею» - Фонвизиным. Но нам Бухаркин говорил, что оба эти произведения принадлежат Новикову.)
“Трутень” (1769-1770) - первый сатирический журнал Новикова. Вел непримиримую полемику с “Всякой всячиной”. Стал известен благодаря своим острым публикациям на крестьянскую тему. Символичен девиз “Трутня”: “Они работают, а вы их труд ядите”. Не менее красноречиво и название. Оно символизирует некий собирательный образ издателя “Всякой всячины” – представителя господствующего дворянского слоя общества, который живет праздно и богато, используя труд других. Прямо, как настоящий трутень. В первом же номере Новиков обнародует свои взгляды на сатиру, противоположные высказанным Екатериной II во “Всякой всячине” – “Критика, написанная на лицо, но так, чтобы не всем была открыта, больше может исправить порочного”. Выступления журнала были по-настоящему смелы и злободневны. В основе публикаций лежит естественное чувство гуманности к простым людям, за которых никто не решается вступиться. Это определило читательский успех издания. Тираж каждого номера составлял от 750 до 1240 экземпляров. Издание приносило доход, т.к. продавалось в пять раз дороже своей себестоимости. Это уникальный случай в тогдашней журналистике. Издатель широко использует различные жанры, в том числе жанр письма, в котором якобы от имени читателя задает сотрудникам журнала злободневный или интересный вопрос, требующий ответа. Это и служит поводом для выступления на страницах издания. Эти простодушные письма позволяли Новикову писать о взяточничестве, процветающем в различных ведомствах среди чиновников, о жестокостях помещиков по отношению к крестьянам, о безысходности крестьянской жизни. Большая часть публикаций – это отклики на выступления “Всякой всячины”, полемика с этим журналом, несогласие с его методикой освещения проблем и выбором тем для публикаций. Высочайший журнал обвинял Новикова в отсутствии человеколюбия, кротости и снисхождения, в стремлении называть слабости пороками. Новиков в ответ писал, что многие прикрывают пороки человеколюбием, они сшили из человеколюбия кафтан порокам, но эти люди скорее обладают пороколюбием. Искоренять пороки – большее проявление человеколюбия, чем потакать им. Он на примере, когда крестьяне оставляют своему собрату корову, чтобы его дети не умерли с голода, показывает, что простые люди бывают более человеколюбивы, чем помещик, который отказывает в равнодушии своему крепостному в помощи. Он высмеивает модников, щеголих, праздных людей и пишет с симпатией о разночинцах, имеющих моральные принципы и способность трудиться, о трудолюбивых крестьянах. Он критикует распространенный подход, когда должности из трех кандидатов получает не самый способный и знающий, а самый родовитый и знатный. Он высмеивал неконкретность “Всякой всячины”, упрекал автора и издателя в плохом знании русского языка и делал вид, что не знает, кто стоит за журналом. В ответ в высочайшем журнале публиковались нравоучительные статьи. Социальная сатира Новикова вызывала недовольство в высоких кругах и в 1770 г. издателю пришлось сбавить критический накал выступлений. Об этом хорошо говорил новый эпиграф журнала: “Опасно наставленье строго, где зверства и безумства много”. Он сообщал читателям о вынужденности такой перемены и напечатал несколько их недовольных писем в связи с ослаблением сатиры. И через номер объявил о закрытии журнала, ибо знал, что ему запрещено дальнейшее его издание. Да и “Всякая всячина” перестала выходить в апреле 1770 г. На последней странице номера он анонимно объявил о появлении нового журнала – “Пустомеля”. Журнал был закрыт по решению императрицы.
Главные идеи журнала: критика сословных предрассудков дворян; мысль о независимости душевных качеств человека от социального происхождения.
Подчеркнутый и сознательный демократизм убеждений. Многообразие форм, в которых воплощается сатира. Новеллистическая беллетристика («Истинная быль о пропавших золотых часах»).
“Живописец” (1772) – еженедельный сатирический журнал, сходный с “Трутнем”. Тираж – около 1000 экземпляров. Пропаганда просветительских идей и крестьянская тема составляли главное содержание журнала. Свои выступления в журнале Новиков постарался связать с новыми литературными опытами императрицы, которая теперь стала писать нравоучительные пьесы, довольно низкого литературного уровня. Воздавая похвалы театральным пробам пера Екатерины II, Новиков пишет о своем видении проблем, в них поставленных – что порочный человек во всяком звании равного презрения достоин, критикует развратные поступки и закоренелые плохие обычаи. Словом, рассуждает об общественных недостатках вовсе не так, как это могла бы делать императрица. И ей ничего не оставалось, как принять похвалы за чистую монету, Не могла же она возражать, что имела в виду что-то иное, а не желание искоренять пороки и недостатки. На страницах журнала публиковались и хвалебные “дежурные” статьи, и поздравительные стихи придворных поэтов. Но между ними печатались и резкие статьи, разоблачающие дворянские нравы, рисующие тяжелый быт крестьян, их нужды и горе. Новиков пишет статьи в форме диалога Собеседника и Автора о современном состоянии литературы и журналистики, в которых, рассуждая о писателях Невпопаде, Кривотолке и Нравоучителе, критикует современных ему литераторов, пишущих трагедии, комедии и пастушеские идиллии. Под этими масками он имеет в виду конкретных людей – в частности, Лукина, Чулкова и Хераскова. Такой стиль изложения весьма характерен для журнала. Он интересен и легок для восприятия. Ряд публикаций были особенно острыми. Это, например, “Отрывки из путешествия”, где рисуются тяготы крестьянской жизни и праздное времяпрепровождение дворян. Авторство приписывается отцу Радищева. Для смягчения впечатления от этой публикации, Новиков помещает разъяснения, что сатиру не должны принимать на свой счет добропорядочные помещики. Печатались в журнале и сатирические стихи, к примеру, “Похвала учебной палке”, осуждавшая офицеров, которые избивают своих солдат, направленной против палочной дисциплины, насаждавшейся в русской армии. После крестьянской темы, которая получила в “Живописце” наиболее развернутое воплощение, второй по важности является тема просвещения, борьба с галломанией (любовью ко всему иностранному, в частности, ко французскому) и бескультурьем дворянского общества. В журнале печатались помимо Новикова Е. Дашкова, П. Потемкин, В. Рубан, Д.Фонвизин, А. Радищев, М. Сушкова, А. Фомин, Ф. Каржавин и другие. Начиная с третьего номера “Живописец” представлял собой книгу из двух частей, а не журнал, разделенный на листы. В 1773 г. журнал был закрыт.
Издателем журнала «Трутень» был Николай Иванович Новиков. После службы в Коллегии иностранных дел Новиков уходит в отставку и начинает заниматься литературной и издательской деятельностью. «Трутень» был первым журналом Новикова. Журнал «Всякая всячина», издателем которого был секретарь Екатерины 2 Козицкий, и «Трутень» различались во взглядах на характер и задачи сатиры. «Всякая всячина» слегка критиковала пороки людей, отвергала тему взяточничества. Осуждает она молодых девушек, которые ногу на ногу кладут, осмеивает громкий голос, обилие мебели в комнате или доме. Против такой сатиры императрицы выступил Новиков в «Трутне». Он отстаивал боевую сатиру, обличал не пороки, а их носителей. Различие взглядов на сатиру выявлялось в живой полемике: из номера в номер они оспаривали друг друга. В полемике принимали участие и такие журналы как «Смесь» и «Адская почта», которые были на стороне «Трутня». «Трутень» боролся с полицейским произволом (выступает против злоупотребления крепостным правом). Эпиграф к первой части «Трутня»: «Они работают, а вы их труд ядите». Так Новиков изображает крепостников: Недоум – он вынужден пользоваться воздухом, месяцем, солнцем, которым пользуется и простой народ. И он считает, что его нужно истребить; Безрассуда – считает, что крепостные сотворены для работы, исполнения нужд; Злорад – уверен, что рабам нужны «зверство и жестокие побои», как пища. В «Рецепте Безрассуду» Новиков предлагает ему «всякий день по два раза рассматривать кости господские и крестьянские до тех пор, покуда найдет он различие между крестьянином и господином». Тема крестьянского бесправия и помещичьего произвола раскрыта в «Копиях с отписок» в жанре переписки.
Новиков осуждает продажность суда. Создает сатирический образ правосудия в виде секретарей, которые объедают богатого купца, ждущего судейского решения. Противопоставляет этому честного и неподкупного разночинца. Создавая все эти портреты, Новиков опирался на русский классицизм – все они являются носителями какой-либо одной черты (значение имен: Забыл – Честь, Криводушин, Правдолюбов, Недоум). Новиков осмеивает щеголих, повседневное занятие одной из которых красоваться перед зеркалом. Но началось недовольство со стороны правительства и он прощается с читателями.
В апреле 1772 года он начинает издавать сатирический журнал «Живописец». Главная тема - обличие крепостнического произвола. Антифеодальные сатиры – «Отрывок путешествия» и «Письма к Фалалею». В «Отрывке» дана картина мужицкого рабства в деревне Разоренная («бедность и рабство повсюду встречалися со мною в образе крестьян»). Виновниками разорения крестьян были помещики – таков вывод путешественника. Описание деревни таково: «дворов около двадцати», «улица покрыта грязью, тиной и всякой нечистотой». Все люди на барщине. Автор называет деревню «обиталищем плача». Выделяется эпизод с тремя младенцами, которые брошены, т. к. матери их на барщине. Путешественник оказывает им помощь и выступает в защиту порабощенных. В цикле «Письма Фалалею» показаны живые фигуры поместных дворян(«они на нас работают, а мы их сечем, ежели станут лениться, так мы и равны» - распределение труда по Трифону Панкратьевичу). Присутствуют в журнале статьи, направленные против плохого воспитания. Продолжаются нападки на щеголей и щеголих. На втором году издания «Живописец» вынужден был смягчить свои нападки, а в 1773 году закрылся.
В 1774 году Новиков издает последний из своих журналов – «Кошелек». Предметом сатиры здесь делается галломания (пристрастие ко всему французскому). Писатель не имел возможности смело обличать главные пороки общества – шла крестьянская война под руководством Пугачева, и выступление в пользу крепостных могло рассматриваться как пособничество «бунтовщикам».
38. И.И. Дмитриев – баснописец.
Дмитриев Иван Иванович - поэт и баснописец. Служил при дворе; при Павле I был обер-прокурором сената. при Александре I - министром юстиции. Лит-ая деятельность Дмитриева не имеет особого значения, хотя в свое время он пользовался большой популярностью. Помимо лирических стихотворений и обычных для того времени придворных од и посланий ("Глас патриота на взятие Варшавы", "Стихи на высокомонаршую милость", "Песнь на день коронования" и т. п.), Дмитриев написал четыре книги басен (за всю жизнь Дмитриев написал около 80 басен), которыми первоначально и обратил на себя внимание. В них он является одним из последних представителей той дидактической струи в русской дворянской литературе, которая определилась еще при Сумарокове. Кроме того он один из первых пытался привить лит-ре элементы народной поэзии и написал ряд песен в "народном духе", из которых одна была очень популярна ("Стонет сизый голубочек, стонет он и день и ночь; миленький его дружочек отлетел надолго прочь" и т. д.). Наконец Дмитриев был известен и как сатирик и юморист, чрезвычайно поверхностный. Помимо эпиграмм особенно ценилась его сатира "Чужой толк", направленная против тогдашних напыщенных одописцев, цель которых: "...награда перстеньком, нередко сто рублей, иль дружество с князьком», и сказка "Модная жена" (о "моднице", обманывающей мужа). Поэзия Дмитриева питается психологическими переживаниями среднепоместного дворянства (мотивы созерцательности и меланхолии, отчужденности от света и тяги к патриархальному укладу). Эта настроенность, равно как и участие Дмитриева в реформе стиха и литературного языка, сближает Дмитриева с вождем поместного сентиментализма, Карамзиным (Дмитриев и Карамзин были не только единомышленниками, но и близкими друзьями). Однако интимная лирика часто заглушается в творчестве Дмитриева перепевами придворной оды ("Освобождение Москвы") и аристократической поэзии ("Видел славный я дворец"). Смешение стилей объясняется неспособностью Дмитриева противостоять этим чуждым лит-ым традициям.
Жанр басни получил широкое развитие в 18 столетии: басни Сумарокова, Майкова, Хемницера и др. Однако именно Дмитриев приобретает славу непревзойденного русского баснописца, «русского Лафонтена». Это наименование шире простого указания на литературные источники басен Дмитриева. Басни Лафонтена переводились русскими поэтами и до него и в частности Сумароковым. Однако басня Сумарокова ни в коем случае не может быть названа лафонтеновской басней. Заимствуя сюжет у Лафонтена или других баснописцев, Сумароков развивает его в своеобразной, принципиально отличной от оригинала языковой манере. Для Сумарокова, согласно жанровой иерархии русского классицизма, басня - низкий жанр. Нарочитая грубость, натурализм языка и образов, установка на гротескный сказ - вот характерные черты басни сумароковской школы. В поэзии сентиментализма трактовка басни как низкого грубого жанра исчезает. Басня включается в число изящных, салонных жанров «легкой поэзии», и образцом ее становится именно лафонтеновская басня. Подавляющее большинство басен Дмитриева - перевод из Лафонтена или баснописцев его школы - Грекура, Мерсье, Арно и несколько особняком стоящего Флориана (Дмитриев перелагает их бысенный сюжет на русские нравы – «Дуб и трость», «Старик и трое молодых», «Два голубя», «Лев и комар» и т.д). Но в отличие от басен Сумарокова Дмитриев не только заимствует сюжет, но стремится передать и стилистические особенности оригинала. Басня Дмитриева - это типично лафонтеновское развлекательное изящное повествование, пересыпанное остротами и лирическими сентенциями автора - «рассказчика». В этом смысле Дмитриев и явился для современников «русским Лафонтеном». В числе прочих особенностей лафонтеновской басни Дмитриев сохраняет свободу интонации и контрастность эмоционально-лирических переходов оригинала, но в других, и по существу враждебных Лафонтену стилистических формах. У Дмитриева контрасты образуют внутри басни разительные по своей противоположности стилистические наслоения. Выпадая из общего басенного тона непринужденной болтовни, они определяются характером того или другого эмоционального мотива, имеющегося в оригинале. Так, мотивы любви, увядания, смерти независимо от ситуации и лица, с которым они связаны, по ходу басенного сюжета неизменно облекаются в типичные элегические образы и интонации.
Басня под его пером утрачивает прямую нравоучительность и грубоватую простонародность слога, свойственные ей ранее. У Дмитриева на первый план выходит рассказчик – умный, ироничный, судящий обо всем как частный человек, не знающий абсолютной истины. Мораль басни может применяться и к нему самому (Ах! часто и в себе я это замечал, / Что, глупости бежа, в другую попадал – Дон-Кишот).
Его басни в значительной степени направлены на осуждение общечеловеческих пороков. Лирические отступления, присутствие рассказчика придавали басне сентиментальный характер.
Например, в басне «Старик и трое молодых» в басенный сюжет вплетаются элегические мотивы. В монологе старика, обращенного к молодым, звучит тема непрочности всего земного:
От провидения нам ведать не дано,
Кому из нас оно судило
Последнему взглянуть на ясное светило!
В баснях Дмитриева богатство интонаций. Порой они превращаются в изящное лирическое стихотворение. Его легкая сатира носит преимущественно моралистический характер, главное достоинство басен Дмитриева – легкий, свободный от славянизмов язык, разговорная гладкость стиха. Поэтический язык, выработанный Дмитриевым, содействовал развитию русского литературного языка.
39. Значение творчества Ф. Эмина в истории русского романа.
О жизни Ф.А. Эмина известно немного. Родился он, скорее всего, на Украине или в Польше, откуда и переехал в Турцию, приняв магометанство. Вероятно, он учился в Киевской духовной академии. Сам он любил рассказывать о себе небылицы(причем народ ему верил). В конце 1750-х явился к русскому посланнику в Лондоне и назвал себя «турецким подданным» Магометом Еминым, попросив обратить в православную веру. Ф.А. Эмина крестили в 1761 году и отправили в Россию. Здесь он строился преподавателем иностранных языков и нашел себе покровителей(Шувалов, Панин, Орлов), которых умел вовремя менять.
Начал печататься в 1763, закончил - в 1769 (в 1770 умер). Ф.А. Эмин был достаточно плодовитым писателем и за 9 лет пребывания в Петербурге написал свыше 25 книг(романы, истории, переводы). Автор не отрицал, что занимается писательством ради денег, на литературу он смотрел как на выгодную отрасль промышленности. Только за 1763 год он издал 4 романа, причём один из них трехтомный. В 1769 году издавал сразу два журнала: ежемесячник «Адская почта» (писал исключительно он сам!) и еженедельник «Смесь». Под конец жизни издал 3 тома своей «Русской истории», наполненной фантастическими сведениями и ссылками на несуществующие книги.
Свою своеобразную философию Ф.А. Эмин раскрывает в романе «Непостоянная фортуна, или похождения Мирамонда», ссылаясь на Вергилия и Горация которых «бедность научила стихотворству». Ту же идею («деньги наши идолы») Ф.А. Эмин раскрывает в своих авантюрно-приключенческих нравоучительных романах: «Любовный вертоград», «Приключения Фемистокла». Ф.А. Эмин был одним из первых, кто сформулировал идею русской буржуазии: «Купечество – душа государства», но «купцам никогда не надобно поручать никакого правления отечества» (насчет этого предложения – стоит сделать скидку на время написания учебников).
Мировоззренческая позиция Ф.А. Эмина противоречива. Несмотря на твердые идейные убеждения дворянина, в некоторых произведениях он сочувственно изображает крестьян. В том числе и в первом русском эпистолярном романе «Письма Эрнеста и Доравры»(1766). Это роман в письмах, написанный в 4-х томах. «Письма..» - первый психологический сентиментальный роман, стилю которого присуща «чувствительность». «Письма Эрнеста и Доравры» написан под влиянием романа Руссо «Новая Элоиза»(1761). По мнению Г.А. Гуковского, это был вызов классицизму Сумарокова, отрицательно относившегося к бунтарю Руссо. (Кстати, Эмин даже выпускал пасквили на г-на Сумарокова, где упоминал и его творчество, и его личную жизнь.В отместку Сумароков сделал своего оппонента прототипом клеветника и безбожника Герострата в своей комедии «Ядовитый»)В отличие от произведения Руссо, Эмин переводит конфликт из социального в моральный план. Эмин часто прибегает к философско-моральным и нравоучительным рассуждениям. Автор стремится не к созданию сюжетной линии, но к анализу чувств главных героев. Социальная острота отсутствует. Эмин не выдерживает единства замысла и заставляет своего героя (особенно во 2-ой части) писать целые диссертации на морально-философские темы, лишая роман тем самым «страстно-психологической окраски». Проблемы воспитания, религии и взаимоотношений помещиков и крестьян трактуются в либерально-умеренном духе. По мнению Татариновой и Гуковского, в художественном отношении роман слаб: образы схематичны, не обработан язык, слишком много описаний чувств героев и их «примитивность»(их переживания занимают до десятка страниц).Сравнивая «Новою Элоизу» и «Письма..» , Гуковский приходит к выводу, что роман Эмина не более чем карикатура на западный вариант.Это было попыткой создания психологического романа.
Краткое содержание:
Бедный дворянин Эрнест полюбил Доравру; он пишет ей письма, в которых признается в своем чувстве; она сначала отвечает шутливо, а затем пишет о взаимной любви. Однако брак между ними невозможен: мешает различное положение героев в обществе – Эрнест беден и нечиновен, Доравра – дочь знатного и богатого дворянина. Эрнест получает должность секретаря посла во Франции, перед ним открывается возможность карьеры. Казалось бы, основное препятствие устранено, но неожиданно Эрнест получает от Доравры гневное письмо, в котором она упрекает его в обмане: Оказывается в город, где живет Доравра приехала жена Эрнеста. Однако Эрнест – не обманщик,; дело в том, что он считал свою жену мертвой. Эрнест предлагает Доравре бежать с ним, она соглашается, но план влюбленных разрушает отец Доравры, узнавший от жены Эрнеста о любви дочери; он принуждает Доравру выйти замуж. Разлученный с возлюбленной и потерявший надежду Эрнест рассказывает о своих переживаниях и мыслях, о разных общественных явлениях своим друзьям – Ипполиту и Пульхерии. Спустя несколько лет в город, где живет Эрнест, приезжает Доравра, чтобы стать любовницей Эрнеста, но он не желает падения возлюбленной; они вновь расстаются. Эрнест становится писателем, претерпевает гонения за свои сочинения, но мужественно отстаивает право на сатиру «на лица». Доравра овдовела, но соединиться влюбленным не суждено: Доравра разлюбила Эрнеста и вышла замуж вторично за какого-то молодого человека. В последнем письме к Ипполиту Эрнест восклицает: «Но чего со смертными не делает судьбина!» - и горестно замечает: «Горячая моя любовь весьма холодными кончилась рассуждениями».
40. Восточная повесть И.А. Крылова «Каиб».
В повести «Каиб» мы видим руссоистические мотивы, характерные для молодого Крылова: счастье и добродетель расцветают в удалении от мира, в глухом лесу, в уединении. Здесь подчеркивается, что удаление от мира – вовсе не дворянская идиллия. Эту самую дворянскую идиллию Крылов разоблачает во встрече Каиба с пастухом. Вместо счастливого аркадского пастуха он показывает реального и, конечно, русского крестьянина, голодного, нищего и вовсе не благодушного. в этой повести Крылов разоблачает также одическую ложь дворянства. Основная тема повести – русское самодержавие времен Крылова. Восточный колорит, перенесение действия на восток никого уже не могло обмануть. В Каибе на первый план выдвинут вопрос о монархии.
«Каиб»(жанр можно определить как «сказка», но в учебнике Гуковского дается «пародия на идиллию В этой повести прослеживаются руссоистические мотивы, характерные для молодого Крылова: счастье и добродетель расцветают вдали от власти, в уединении и спокойствии. Основная тема – самодержавие и деспотизм.На первый план выдвинут вопрос о монархии: Крылов показывает гнилостность системы и продажность элементов этой системы. Повесть «Каиб» впоследствии была отмечена Белинским как «необыкновенно меткая и злая» сатира. В образе самого Каиба, восточного калифа, дан язвительный портрет «просвещенного» государя, в сущности являющегося типичным деспотом. Достаточно перечислить «визирей» Каиба, чтобы убедиться в смелости сатиры Крылова. Таковы Дурсан - «человек больших достоинств», главное из которых то, что «борода его доставала до колен»; Ослашид - «верный мусульманин», обладатель белой чалмы, дававшей ему право «на большие степени и почести»; Грабилей, который хотя и был сыном чеботаря, ио, поступив на «приказную службу», сумел «развернуть свои способности» и стал «одним из числа знаменитейших людей, снабженных способами утеснять бедных». Да и сам калиф, кичащийся своей просвещенностью, правит, согласно им самим высказываемому принципу: «... для избежания споров, начинал так свои речи: «Господа! я хочу того-то; кто имеет на сие возражение, тот может свободно его объявить: в сию ж минуту получит он пятьсот ударов воловьею жилою по пятам, а после мы рассмотрим его голос». Здесь можно видеть ядовитый намек на лицемерие самой императрицы, прикрывавшей свои деспотизм лживыми фразами о соблюдении законов. Демократические симпатии Крылова сказались и в его враждебном отношении к дворянскому сентиментализму. Он высмеивал приукрашивание жизни и чувствительность сентименталистов, подменявших правдивое изображение пасторальной идиллией. В повести «Каиб» Крылов иронизирует над калифом, который отправился познакомиться с «сельскими жителями». Думая увидеть «блаженную жизнь» крестьян, о которой он читал в идиллиях и эклогах, Каиб вместо того встретил «запачканное творение, загорелое от солнца, заметанное грязью». Пастух не только не играл на свирели, но, голодный, размачивал черствую корку, а его жена ушла в город продавать последнюю курицу.
В повествовательной основе "Каиба" не трудно обнаружить все сюжетные элементы "восточной повести". Действие развивается по жанровой модели "путешествия". Пребывающий в неведении об истинном положении дел в государстве монарх испытывает необъяснимую неудовлетворенность всем образом своей жизни. Он отправляется в странствие, узнает о бедственном положении своего народа, прозревает и убеждается, что был плохим правителем. Вернувшись, монарх исправляет допущенные ранее ошибки, становится мудрым и справедливым. Персонажи повести созданы по типу образов-масок. Калиф отделен от народа стенами своего дворца и живет в искусственном мире иллюзии. Его визири-министры и придворные, льстивые, корыстные и ограниченные люди, ведут праздное существование за счет угнетаемого народа. Бедный труженик страдает под бременем забот. Справедливый и честно исполнявший свой долг кадий гоним и несчастен. Повествовательные элементы ставшего традиционным жанра составляют лежащий на поверхности смысловой слой произведения, при этом содержание повести Крылова не ограничивается жанровым, знакомая читателю схема используется автором для выражения собственной литературной и жизненной позиции. Используя вольтеровские приемы сатирического изображения монархической власти, Крылов дает ироническое описание дворцового быта. Реальное здесь подменяется кажущимся, сам предмет - его копией или изображением. Каиб "не пущал ученых людей во дворец, но изображения их делали не последнее украшение его стенам"; "стихотворцы его были бедны", но портреты изображали их в богатом платье, поскольку просвещенный правитель "искал всячески поощрять науки"; академики его "бегло читали по толкам" и в красноречии явно уступали попугаям; календарь, по которому жил двор, был "составлен из одних праздников".Жизнь во дворце идет по выдуманным правилам; Калиф, развлекаясь, управляет иллюзорным миром. Судьба живущего за стенами дворца народа зависит не столько от издаваемых калифом указов, сколько от деятельности министров, пользующихся его человеческими слабостями. Деспотия власти представлена в повести образами визирей. Возглавляет "диван" "человек больших достоинств" Дурсан, который "служит отечеству бородою", и в этом его главное "достоинство". Он сторонник самых жестких мер приведения государственного закона в действие. Чтобы добиться от народа исполнения любого указа, следует, по его мнению, только лишь "повесить первую дюжину любопытных". "Потомок Магомета" и "верный музульманин" Ослашид с удовольствием рассуждает о власти и о законе, не понимая и не стремясь понять их истинного назначения. Он "не исследывая своих прав, старался только ими пользоваться". Представление Ослашида о жизни в государстве строится на религиозной догме: воля правителя приравнивается им к "праву самого Магомета", "для рабства коему создан весь мир". Грабилей, выросший в семье башмачника, олицетворяет собой чиновничий произвол. Он процветает, потому что научился "обнимать ласково того, кого хотел удавить; плакать о тех несчастиях, коим сам был причиною; умел кстати злословить тех, коих никогда не видал; приписывать тому добродетели, в ком видел одни пороки" . Те, чье прямое назначение непосредственно осуществлять власть в государстве, преследуют лишь эгоистические цели, они жестоки, глупы, лицемерны и корыстны. Их злонравие поощряется монархом. Зло высмеивая придворных, автор изменяет интонацию, когда речь заходит о самом правителе. Калиф знает истинную цену своим советникам, поэтому все решения принимает единолично, не допуская обсуждения и споров. Он, как и автор-рассказчик, понимает, насколько важны для существования государства равновесие и стабильность, поэтому "обыкновенно одного мудреца сажал между десяти дураков", так как был уверен, что умные люди подобны свечам, которых слишком большое число "может причинить пожар" (361). "Восточный правитель" не приемлет поспешных, не проверенных решений, испытывая твердость намерения рискнувшего заявить о своем особом мнении визиря "пятьюстами ударами воловьего жилою по пятам". Автор согласен со своим героем в том, что "надобны такие визири, у которых бы разум, без согласия их пяток, ничего не начинал". Сохраняя общий иронический тон повествования, Крылов использует образ Каиба для выражения своих идей, касающихся государственной власти. Образ монарха, как показывает анализ текста, включен в сферу философской иронии. В повести используется традиционный для русской литературы XVIII в. прием "диалогизации" речи автора, что, несомненно, приводит к расширению смыслового поля произведения. В текст введен некий вымышленный образ "историка", который искренне восхищается мнимыми достоинствами правления "великого калифа". Суждения "историка" в пересказе автора приобретают противоположное первоначальному значение, "диалогизация" авторской речи приводит к соединению явных антитез. Возникает не требующая разрешения оппозиция "тогда - теперь": свойственный представителю нового века скептицизм прямо противопоставлен идеализации прошлого "историком". К этой оппозиции автор обращается неоднократно, но каждый раз его сравнение не в пользу "просвещенного века". Патриархальный уклад привлекателен для рассказчика своей стабильностью, тогда как новый век, в котором воля каждого человека имеет возможность влиять на мир, эту стабильность потерял. Именно изменяющийся характер иронии дает возможность выявить истинное отношение автора к изображаемым явлениям жизни, предполагает оценочный характер повествования. В области "абсолютного синтеза абсолютных антитез" (Ф. Шлегель) встречаются автор, "историк" и герой повести. Описание придворных и всей дворцовой жизни выявляет резко отрицательное отношение автора, тогда как в обрисовке центрального персонажа изобличительный тон сменяется сочувственно-ироническим. Каиб молод и не обладает еще сложившимся мировоззрением. Он смотрит на мир с помощью подаренных волшебницей зеркал, "имеющих дар показывать вещи в тысячу раз прекраснее, нежели они есть", и считает, что все окружающее создано для его удовольствия.Юношу развлекают самые уродливые проявления царящего при дворе низкопоклонства и соперничества. При этом ему совершенно чужды какие-либо побуждения злой воли, он никому не желает и не делает ничего дурного, - существование в мире иллюзии просто удобно и до времени приятно. Притворное благополучие дворцового быта стало для калифа своеобразным продолжением сказок Шехерезады, которым он верил более "нежели Алкорану, для того что они обманывали несравненно приятнее". Каиб вполне образован, среди его книг - "полное собрание арабских сказок в сафьяновом переплете" и "перевод Конфуция", он знает не только сказки Шехерезады и Алкоран, но читает "идиллии и эклоги". Как оказалось, этого недостаточно, чтобы быть хорошим правителем и счастливым человеком. Устроенная по правилам рассудочной иллюзии придворная жизнь скоро создает ощущение ее неполноты, рождает неосознанные желания. Все доступные наделенному неограниченной властью и богатством герою способы почувствовать себя счастливым были им испытаны, но не позволили избавиться от необъяснимой пустоты. Душа не отзывается на искусственные, заученные приветствия и ласки прелестных обитательниц сераля. Восхищение от первых побед на войне, затеянной ради развлечения, сменяется тоской, "и он не без зависти взирал, что полунагие стихотворцы его более ощущали удовольствия, описывая его изобилие, нежели он, его вкушая". Оказывается, в человеке есть что-то, что не укладывается в логически выверенные ученые схемы. Чудесная встреча с волшебницей подталкивает героя к активным поискам истинного, а не выдуманного смысла жизни, обретению реального, а не иллюзорного блаженства. Появление феи во дворце калифа вполне естественно и художественно правдоподобно. Отметим, что лишь этим эпизодом ограничивается вмешательство сказочного персонажа в действие повести, да и вмешательство это касается не столько развития сюжетного действия, сколько относится к внутренней динамике образа центрального персонажа. Отправившись в путешествие, герой перестает быть правителем и становится просто человеком. С этого момента история "прозрения" самовластного деспота обращается традиционным для народного творчества, не только для литературы, сюжетом поиска счастья. "Сложив с себя всю пышность", Каиб сталкивается с жизнью, которая вовсе не зависит от его воли и мнимого могущества. В дальнейшем Крылов строит повествование уже вопреки логике жанра "восточной повести". Возникают элементы пародирования, направленные на литературу, в которой, "идея вырастает не из самой изображаемой жизни, а привносится в нее". В самые первые минуты странствия "великий калиф" неожиданно для себя столкнулся с неудобствами практической жизни: "Это было ночью; погода была довольно худа; дождь лил столь сильно, что, казалось, грозил смыть до основания все домы; молния, как будто на смех, блистая изредка, показывала только великому калифу, что он был по колено в грязи и отовсюду окружен лужами, как Англия океаном; гром оглушал его своими порывистыми ударами" . Описание ночной бури, выполненное в "оссиановском", торжественно-возвышенном и меланхолическом тоне, ко времени написания повести уже сделалось штампом в сентиментально-романтической литературе, где служило средством выражения возвышенных страстей героя. У Крылова описание прозаично, а упоминание Англии, родины сентиментализма и предромантизма, Юнга, Томсона, Макферсона, в ироническом контексте явно полемично. Разбушевавшаяся стихия заставляет Каиба искать пристанища в бедной хижине. В описании хозяина и интерьера хижины также прочитывается распространенный в поэзии того времени символический образ, выражающий оппозиционность художника обществу. Ю.В. Манн истолковал эту оппозицию как "род психологического бегства или... морального отказа от общепринятого и общепризнанного" и классифицировал как "предвестие романтической коллизии". Намеренно снижая образ стихотворца, Крылов иронизирует, показывая слабость его условно-поэтического представления о мире. Вымышленный, эстетизированный мир современной Крылову литературы представлен в повести как родственный иллюзорному благополучию отвергнутого Каибом дворцового быта. Встреча с "одописцем", а позднее с пастухом убеждает никем не узнанного монарха в том, что правда является важнейшим и непременным условием человеческой жизни, успешной деятельности правителя, художественного творчества. "Это, право, безбожно!" - восклицает странствующий калиф, мысленно сравнивая известные ему идиллические изображения пастушеской жизни с жалким образом встретившегося на пути бедняка. Ложь "безбожна" и противоестественна, в каком бы виде она ни существовала. Использование в этой части повествования приема несобственно-прямой речи сообщает ироническому тону автора лиризм. Рассказчик согласен со своим героем и разделяет его возмущение. Обратившись частным человеком, Каиб с наступлением ночи испытывает естественный для одинокого странника страх и настойчиво ищет для себя убежища. На кладбище он раздумывает о жизни и смерти, о бренности земной славы и о том, что необходимо сделать, чтобы оставить о себе долгую и добрую память. Необычная обстановка и особенное состояние духа приводит к появлению призрака, "величественной тени некоего древнего героя", "рост его возвышался дотоле, доколь в тихое летнее время может возвышаться легкий дым. Каков цвет об лак, окружающих луну, таково было бледное лицо его. Глаза его были подобны солнцу, когда, при закате своем, оно опускается в густые туманы и, изменяясь, покрывается кровавым цветом... Руку его обременял щит, испускающий тусклый свет, подобный тому, какой издает ночью зыблющаяся вода, отражая мертвые лучи бледных звезд". Мастерски используя прием художественной стилизации, создавая иллюзию романтизированного образа, Крылов шаг за шагом разуверяет читателя в серьезности своих намерений. Переживаемый с наступлением ночи страх, оказывается вовсе не связан с возвышенным и таинственным миром Юнговых "Ночей", Каиб просто не желает "быть заеден голодными волками". Явление призрака тоже находит естественное объяснение: он снится и сообщает мысли, пришедшие в сознание героя под влиянием всего пережитого им на могиле некогда славного, а теперь всеми забытого воина. Однако свойственная предромантическому мышлению устремленность к возвышенному и таинственному, необычному и необъяснимому, при неизменной ироничности тона повествователя не отрицается целиком. Именно проведенная на кладбище ночь и вся связанная с ней полу мистическая обстановка помогают Каибу понять важные вещи. Он понимает, что в мире материальных ценностей каждому из живущих нужно совсем немногое, "на день два фунта хлеба и три аршина земли на постелю при жизни и по смерти". Но, самое главное, герой приходит к убеждению, что "право власти состоит только в том, чтобы делать людей счастливыми". Став просто человеком, Каиб сочувствует бедному пастуху, сожалеет об участи прославленного некогда, а теперь забытого героя. Он понимает, что причиной забвения послужило то, что все подвиги древнего воина были направлены на разрушение. Избавившись от иллюзии своего величия, калиф научился замечать красоту природы, ценить простоту и естественность чувств. Не раздумывая, он приходит на помощь незнакомой девушке, ищущей что-то в траве. "Надобно было посмотреть тогда величайшего калифа, который, почти ползая, искал в траве, может быть, какой-нибудь игрушки, чтобы угодить четырнадцатилетнему ребенку", -замечает ироничный автор. Этот естественный порыв к конкретному действию ради добра вознаграждается. Герой впервые в жизни узнал, что такое любовь. Рассказывая о первой встрече навсегда полюбивших друг друга юноши и девушки, автор подчеркивает, что истинное чувство не соотносится с рассудком, его выражение - "радость, торопливость, нетерпение". Автор снова прибегает к приему несобственно-прямой речи, повествование приобретает мелодичность и лирическую взволнованность: "Какое приятное бремя чувствовал он, когда грудь Роксаны коснулась его груди! Какой жар разлился по всем его жилам, когда невинная Роксана, удерживаясь от падения, обхватила его своими руками, а он, своими поддерживая легкий и тонкий стан ее, чувствовал сильный трепет ее сердца". Любовью заполняется существовавшая ранее в душе Каиба пустота, и происходит это только тогда, когда он приобретает новый опыт жизни и освобождается от ложного понимания ее ценностей. Истинное блаженство и высшая мудрость жизни приобретены героем самостоятельно, без участия волшебницы-феи. Он обретает счастье в результате своего эмпирического опыта, последовав своей природной сути, отдавшись чувствам и последовав врожденному нравственному чувству. Каиб понял, что его назначение - творить добро, что недолговечна земная слава, беззаконно и эгоистично самовластие. Только после этого произошло преображение бездушного деспота в разумного и добродетельного правителя. При внимательном рассмотрении текста становится ясно, что история Каиба только внешне повторяет известный сюжет. Преображение героя происходит путем напряженной душевной работы. Приобретенный в странствии опыт и любовь изменяют его поведение и отношение к жизни. При этом у читателя не остается сомнения в том, что неизменной осталось существо его человеческой натуры. Правда жизни, извлеченная из ее глубин, является для Крылова важнейшим содержанием литературы. Поэтому-то высмеивается прямолинейный дидактизм "восточной повести", подвергнут критике построенный на правилах "подражания украшенной природе" мир "одописателей" и "изящный" вымысел идиллической поэзии. Показана наивность свойственных предромантизму мистических форм постижения идеальных сущностей бытия. Сатирическому изобличению подвергается поверхностный рационализм и умозрительная прогрессивность основанной на книжном знании власти. Ироническое соединение Крыловым противоположных по сути жизненных явлений приводит к отрицанию лежащего в основе просветительской "восточной повести" рационально одностороннего представления о закономерностях бытия. Не принимает он и другой крайности - отрицание масонским гностицизмом возможности свободного предпочтения человеком добра и правды. Следование устойчивой литературной традиции оказывается лишь внешним и приводит к "взрыву жанра изнутри". Конечно, Крылов "смеялся над наивной верой просветителей в идеального государя". Но он видел возможность приближения к идеалу, которое дается не "головными" изысками, а естественным участием нравственно здорового человека в практической жизни. Речь в повести Крылова идет о вещах, важных для автора, и поэтому рассказ о странствиях Каиба приобретает эмоционально-выразительную форму. При этом лирическое соединяется в повести с философским содержанием. Однако философия автора повести чужда книжной премудрости, она прямо восходит к народному, практическому знанию жизни. Использование приемов сказочного повествования, отнесение действия повести к неопределенному, давно прошедшему времени, условный восточный колорит - все придает образу главного персонажа мифологические черты. Он предельно конкретен и в то же время воплощает самое существенное-соединение личностной, духовной и общественной ипостасей. Ирония автора по поводу человеческих слабостей лишена саркастического негодования. Тому, что произошло в незапамятные времена, где-то в далеком восточном царстве, да еще при участии доброй волшебницы, можно лишь с удивлением улыбнуться. Но сказка - не только "ложь", но и "урок", она содержит образно-мифологизированное выражение природных сущностей, которые не подвластны времени, то знание, которое мы называем теперь субстанциональным. Так, положительное содержание повести без труда выявляется из текста, стилистически построенного целиком на иронии.
41. Жанр ирои-комической поэмы. Поэма В.И. Майкова «Елисей, или раздраженный Вакх».
Во французской литературе XVII в. различались два типа комических поэм: бурлескная, от итальянского слова burla - шутка и герое-комическая. Самим ярким, представителем бурлеска во Франции был автор «Комического романа» Поль Скаррон, написавший поэму «Вергилий наизнанку». Как ярый противник классицистической литературы, он решил высмеять «Энеиду» Вергилия. С этой целью он огрубляет язык и героев произведения. Поэма имела шумный успех и вызвала множество подражаний. Это вызвало возмущение у главы французского классицизма Буало, который в «Искусстве поэзии» осудил бурлеск как грубый, площадной жанр. Он написал герое-комическую поэму «Налой», где низкая материя излагалась высоким слогом. Драка двух церковников из-за места, где должен стоять налой, была описана высоким слогом и александрийскими стихами.
Появление в России бурлескных и герое-комических поэм не было признаком разрушения классицизма. Этот жанр был узаконен Сумароковым в «Эпистоле о стихотворстве». Сам Сумароков не написал ни одной комической поэмы, но это сделал его ученик - Василий Иванович Майков (1728-1778).
Майкову принадлежат две героекомические поэмы - «Игрок Ломбера» (1763) и «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771). В первой из них комический эффект создается тем, что похождения карточного игрока описаны высоким, торжественным слогом. Сама игра сравнивается с Троянской битвой. В роли богов выступают карточные фигуры.
Неизмеримо большим успехом пользовался «Елисей». Своеобразие поэмы - прежде всего в выборе главного героя. Это не мифологический персонаж, не крупный исторический деятель, а простой русский крестьянин, ямщик Елисей. Его похождения подчеркнуто грубы и даже скандальны. Они начинаются в кабаке, где Елисей разгромил весь питейный дом. Затем продолжаются в работном доме для развратных женщин, в котором он заводит «роман» с начальницей этого заведения. Последним приключением Елисея стало участие в драке ямщиков с купцами, после чего он был арестован как беглый крестьянин и сдан в солдаты.
Поэма испытала сильное влияние фольклора. В бытовой сказке издавна был популярен образ находчивого ремесленника, торжествующего над богатыми и именитыми обидчиками и вступающего в любовную связь с их женами. Из народной сказки перенесена знаменитая шапка-невидимка, помогающая герою в трудную минуту. В описании драк «стенка на стенку» слышится былина о Василии Буслаеве, Автор даже использовал ее язык. Но Майков создавал не былину, не героический эпос, а смешную, забавную поэму. «Изнадорвать» «читателей кишки» - так сам поэт формулировал свою задачу.
В многочисленных комических ситуациях автор проявил поистине неистощимую изобретательность: пребывание героя в работном доме, который он сначала принял за женский монастырь, любовное соперничество со старым капралом, появление Елисея в шапкеневидимке в доме откупщика и многое другое. Комический эффект в описании драк и любовных героя усиливается использованием торжественного слога, почерпнутого из арсенала эпической поэмы. Смех вызывает несоответствие «низкого» содержания поэмы и «высокой» эпической формы, в которую облекается. Здесь Майков - достойный продолжатель Буало. Так, первая песня начинается с традиционного «пою» и краткого изложения объекта воспевания. Само повествование, в духе гомеровских поэм, неоднократно прерывалось напоминанием о смене дня и ночи. Кулачные бои с расплющенными носами, откушенными ушами, оторванными рукавами, лопнувшими портами уподобляются древним битвам, а их участники - античным героям Аяксу, Диомеду и т. п.
Своеобразие поэмы Майкова состоит в том, что он унаследовал приемы не только Буало, но и Скаррона, имя которого неоднократно упоминается в «Елисее». От поэмы Скаррона идет другой тип комического контраста: изысканные герои совершают грубые, смехотворные поступки (Плутон вместе со жрецами пирует на поминках, Венера распутничает с Марсом, Аполлон рубит топором дрова, выдерживая при этом ритм то ямба, то хорея).
Созданная в эпоху классицизма, поэма Майкова воспринималась как обогащение этого направления еще одним жанром. Герое-комическая поэма расширила представление о художественных возможностях жанра поэмы и показала, что она допускает ее только историческое высокое, но и современное, даже комическое содержание.
42. Жанр эпиграммы в русской литературе XVIII в. (М.В. Ломоносов, А.П. Сумароков).
Эпигра́мма (др.-греч. ἐπίγραμμα «надпись») - небольшое сатирическое стихотворение, высмеивающее какое-либо лицо или общественное явление.
Первоначально эпиграммой называлась посвятительная надпись на изваяниях, алтарях и других предметах, посвящаемых богам, и на надгробиях (см. эпитафия). Постепенно формировались тематические разновидности эпиграмм сентенциозно-дидактических, описательных, любовных, застольных, сатирических. От эпических форм поэзии эпиграмму отличала краткость и ярко выраженное субъективное отношение к событию или факту. Писалась эпиграмма элегическим дистихом, позднее ямбом и другими размерами. В форме эпиграмм выражались размышления Платона, Сафо писала эпиграммы о горечи ранней утраты, Анакреонт - о веселье на пиру. К мастерам эпиграмм относят Симонида Кеосского, Асклепиада, Мелеагра. Расцветом эпиграммы в греческой литературе было творчество эллинистических поэтов III века до н. э. - I века н. э. (составившее ядро так называемой «Палатинской антологии» в 16 книгах), в римской - сатирическое творчество Марциала (I век н. э.). Традиции античной эпиграммы продолжались в византийской литературе и в латинской литературе средних веков и Ренессанса, позднее возрождались изредка.
В новой европейской поэзии
Эпиграммы Марциала были тематически близки сатирам Ювенала. К наследию Марциала восходит современное понимание эпиграммы как короткого насмешливого стихотворения, обычно построенного на контрасте постепенной экспозиции и неожиданного завершения, заключительной «остроты» (пуант). Такого рода эпиграмма сложилась во французской поэзии XVI - XVII веков. Временем расцвета эпиграммы в европейской литературе считается XVIII век (Вольтер, Ж. Б. Руссо, Г. Э. Лессинг, в России - А. П. Сумароков). Параллельно развивалась эпиграмма, представляющая собой непосредственный отклик на злободневные события, часто политические. Помимо названных, к мастерам острых сатирических эпиграмм относят Ж. де Лафонтена и П. Д. Э. Лебрена во Франции, Р. Бёрнса в Англии, Г. Гейне в Германии.
Эпиграммы писали уже Симеон Полоцкий и Феофан Прокопович; сатирические эпиграммы, оригинальные и переложения, принадлежат А. Д. Кантемиру, во второй половине XVIII века - В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, А. П. Сумароков и другие поэты. У Н. М. Карамзина и его последователей (В. А. Жуковский, В. Л. Пушкин) эпиграмма приобрела салонный характер и сблизилась с разновидностями альбомных стихов.
Когда любовь без ног? Как надобно идти
От друга милого, сказав ему: «Прости!»
Н. М. Карамзин. Ноги.
В XIX веке эпиграммы выступали не только средством обличения пороков и человеческих слабостей, но орудием литературной и общественно-политической борьбы. Среди выдающихся эпиграмматистов первых трёх десятилетий XIX века - А. С. Пушкин, С. А. Соболевский, Е. А. Баратынский, П. А. Вяземский. А. С. Пушкину, например, принадлежат как сатирические эпиграммы (на А. А. Аракчеева, Ф. В. Булгарина, А. Н. Голицына), так и эпиграммы, продолжающие древнегреческую традицию («Движение», «Любопытный»).
Эпиграмма – по-гречески значит надпись. 2 800 лет назад так называли посвятительный текст на дарах богам (на щитах, вазах и другой утвари). Чуть позже древние греки изобрели разновидность эпиграммы – эпитафию, надгробную надпись, сообщавшую, как и теперь, краткие сведения об усопшем человеке. Чем короче был текст – тем легче труд резчика, который работал на твердом материале, в основном на камне. В нескольких словах нужно было выразить и любовь, и скорбь. Так, будучи лаконичной по форме и ёмкой по содержанию, эпиграмма вошла в классическую литературу. Главное условие канона – выражение одной единственной мысли, и обязательно с оригинальной концовкой! Эта своеобразная, неожиданная развязка стихотворения, на латыни называлась «клаузулой», на французском - «пуантом», а по-русски - «соль» !
Сначала европейская эпиграмма была философской, позже нравоучительной, но с падением нравов становилась все более и более сатирической. Негодование и сарказм художников отливался в классическую форму и оттачивался в мастерстве. До XIV века эпиграммы в основном писались по латыни. А с XVI появляются острые стихотворные мысли на итальянском, французском, испанском, английском, польском.
В России почва для эпиграммы была подготовлена народным фольклором и такими жанрами как сценка-позорище (так раньше называли театральное представление), частушками, потешками, песнями-шутками, колкими пословицами и прибаутками, типа «жить было весело, да есть нечего», «хорош пень в вешний день, а все пень», «и ряб, да божий раб. И гладок, да гадок», «просит покорно, наступив на горло», «лучше умирать в поле, чем в бабьем подоле», «у Фили были, у Фили пили, Филю же и побили».
Во время появления письменности в России элементы эпиграммы появились везде, даже в серьезном жанре «обличительного слова», который восходил корнями к традиции византийского учительского слова.
Русская эпиграмма высмеивала идоломоление, волхование, верование в «птичий грай», плясания беззаконная (ритуальные пляски сохранившиеся еще от дохристианской веры), из человеческих пороков – «запойство», златолюбие, поклеп, злосердие, лжа, блуд и т.д
В XVII веке, в эпоху барокко, для изящной сатиры созрела и общественно-историческая обстановка. Басни и эпиграммы переводились на русский, русские острословы осваивали форму и теоретизировали стиль.
В XVIII веке о русской эпиграмме уже можно говорить как о самостоятельном жанре. И, как всегда, у русских возник вопрос, – а какому содержанию должна служить столь ёмкая форма? Феофан Прокопович, сподвижник Петра I, украинец по национальности, прекрасно знавший латынь, риторику, поэтику и теорию литературы, считал, что эпиграмма - не пустяк, а польза Отечеству. Модные на тот момент «куриозные» вирши – палиндромы или «рачьи стихи», он считал бесполезными, и возвел эпиграмму на высоты политического звучания. Его убийственный сарказм породил эпиграммы остросоциального плана.
Его последователь Антиох Кантемир – переводчик французского и основоположник сатирической сатиры – передал эстафету новой поэтической системы Тредиаковскому и Ломоносову. С их помощью жанр вырос из античного канона, вышел на следующий уровень и стал развиваться в общеевропейском русле.
А.П. Сумароков – аристократ и дворянин, преисполненный негодованием и сарказмом, перенял эстафету в середине XVIII века. Не смотря на свое высокое положение он клеймил порок в любом его обличие. Более сотни эпиграмм высмеивают костность, крючкотворство и взяточничество коллег по привилегированному сословию.
Г.Р. Державин, И.И. Хемницер, В.В. Капнист – авторы рискованных эпиграмм на придворные интриги и высокопоставленных лиц, первыми стали высмеивать конкретных людей, а не общественные пороки. Обычно в эпоху русского классицизма герои эпиграмм носили «говорящие фамилии»: Хмельников - любитель выпить, Скрягин – скупой, Маралов – бездарный писатель. На рубеже XVIII – IXX века эпиграмма стала более живой и язвительной, как сама жизнь. Такие вирши уже не печатались и передавались из уст в уста, а наиболее удачные выходили в рукописных сборниках. Одновременно возникли близкие по духу сатирические и водевильные «куплеты».
С приходом романтизма и сентиментализма эпиграмма получила более глубокий философский смысли выразительное содержание.
«...больше лиц, нежели голов; а душ еще меньше» Н.М. Карамзин
Русская эпиграмма совершила стремительный взлет, когда к ней прикоснулся Пушкин. Он взял на вооружение весь арсенал накопленных до него приемов и, освоив поэтическую форму буквально с детства, создал стихи острые, боевые, глубокие и язвительные. Он впервые стал находить смысловые созвучия между фамилиями и отрицательными чертами характера героя: драчливый журналист Каченовский по ассоциации с кочергой становится Кочерговским, приспособленец Булгарин сравнивается с флюгером и нарекается Флюгариным, а за пронырливость – Видок Фиглярин. Эпиграммы-портреты, за которые и пострадал Пушкин, удавались ему наиболее ярко.
С.А. Соболевский, Е.А. Баратынский, П.А. Вяземский возвели русскую эпиграмму в искусство мгновенного, молниеносного обнажения низменной сути персонажа, тем самым, наверное, создав своеобразный проверенный имунитет от общественного падения нравов.
§2. Ca тирические журналы И . И. Новикова («Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек»)
Особое место среди периодических изданий конца 1760-х - начала 1770-х годов занимали журналы Николая Ивановича Новикова. Именно благодаря активности этого писателя в полемике с официальной линией «Всякой всячины» и безотносительно к ней сформировались реальные предпосылки того направления в журналистике и шире - в русской литературе XVIII в., которое составило национальную модификацию дворянского просветительства этого столетия. К данному направлению примыкали Л. П. Сумароков и Д. И. Фонвизин, позднее к нему примкнет молодой А. И. Радищев. Вокруг новя-ковских журналов сплачивался круг авторов, критически воспринимавших отдельные аспекты внутренней политики Екатерины II, и не исключено, что сама идея организовать свои издания возникла у Новикова после того, как ему и его единомышленникам стало окончательно ясно, кто стоит за изданием «Всякой всячины».
Первый журнал Новикова «Трутень» начал выходить 1 мая 1769 г., и вплоть до 27 апреля 1 770 г. петербургские читатели могли каждую неделю получать листы этого журнала. Печатался «Трутень» в типографии Академии наук, и на первых норах, в 1769 г., тираж его превышал 1200 экземпляров. В 1770 г. тираж несколько снизился - до 750 экземпляров. И тем не менее журнал пользовался огромным успехом у читателей. Не случайно позднее лучшие статьи «Трутня» Новиков включил в третье и четвертое издания другого своего журнала - «Живописец» (1775 и 1781 гг.).
Новикову удалось объединить на страницах «Трутня» известных в
тo время русских писателей. В числе его сотрудников были Д. И. Фонвизин, Ф. Л. Эмин, А. О. Аблесимов, М. И. Попов, В. И. Майков, А. Л. Леонтьев, возможно, М. В. Храповицкая-Сушкова и др. Есть серьезные основания утверждать об участии в журнале А. П. Сумарокова, имя которого становится своего рода идейным знаменем нового издания. Эпиграфами для первых номеров «Трутня» на каждый год Новиков избирает цитаты из притч Сумарокова: «Они работают, а вы их труд идите...» (из притчи «Жуки и пчелы») и «Опасно наставленье строго, Где зверства и безумства много» (финал притчи «Сатир и гнусные люди»). На пример Сумарокова, в частности на его комедию «Лихо-имен», ссылается Новиков, отстаивая свою позицию в споре со «Всякой всячиной» о предназначении сатиры и о допустимости «критики, писанной на лицо». Имя Сумарокова фигурирует в материалах «Трутня», посвященных вопросам литературной борьбы тех лет. «Славной российской стихотворец», «сравнившийся в баснях с Ла-фонтеном, в эклогах с Вергилием, в трагедиях с Расином и Вольтером» - подобными эпитетами сопровождается всякий раз упоминание имени Сумарокова в журнале.
Другой писатель, чьи сочинения с похвалой отмечаются в «Трутне» и чье участие в издании журнала не подлежит сомнению, - это Д. И. Фонвизин. Так, в двух номерах журнала им были опубликованы два письма некоего дяди к племяннику. В обоих письмах нажившийся на взятках на воеводстве дядя уговаривает своего племянника Ивана покинуть деревню и вступить в приказную службу, красочно описывая те блага, которые может принести ему «судейская наука». Он готов помочь молодому человеку в овладении необходимыми навыками. В контексте сатирической прозы Фонвизина самоуверенные рассуждения дяди по-своему предвосхищают блестящие откровения другого дяди - Ермолая Трифоновича из цикла писем родных к Фа-лалею, опубликованных позднее в журнале «Живописец».
Но основной вклад в наполнение журнала сатирическими материалами принадлежит самому Новикову. «Трутень» отличается от других журналов необычайным многообразием представленных в нем жанров прозаической сатиры. Помимо нравоописательных очерков и форм сатирической эпистолярии Новиков почти в каждом номере журнала помещает рубрику пародийных «Ведомостей», печатает острые сатирические «рецепты», в которых дает портреты господ-самодуров или тщеславных пустоголовых щеголей и кокеток. Здесь он продолжает традиции пародийных курантов и юмористических лечебников XVII в. Параллельно к этим материалам в новиковском журнале публикуются мастерские мистификации, поразительные по
своей жизненной достоверности и художественной выразительности, создающие ощущение подлинных документов. Таковы, например, «Копии с отписок крестьян к своему помещику» и ответная «Копия помещичьего указа крестьянам».
Из номера в номер в «Трутне» ведется раздел «Ведомости», содержащий известия, якобы поступившие из разных городов России, а также различного рода объявления вроде сообщений о подрядах, купле и продаже, приезжающих и отъезжающих и т.п. Вот образец подобного рода материалов: «Из Кронштата. На сих днях прибыли в здешний порт корабли: 1. Trompeur из Руана в 18 дней; Vettilles из Марсельи в 23 дни. На них следующие нужные нам привезены товары: шпаги французские разных сортов, табакерки черепаховые, бумажные, сургучные, кружевы, блонды, бахромки, манжеты, ленты, чулки, шляпы, шпонки и всякие так называемые галантерейные вещи; перья голландские в пучках чиненные и нечиненные, булавки разных сортов и прочие модные мелочные товары, а из петербургского порта на те корабли грузить будут разные домашние наши безделицы, как то: пеньку, железо, юфть, сало, свечи, полотны и проч. Многие наши молодые дворяне смеются глупости господ французов, что они ездят так далеко и меняют модные свои товары на наши безделицы». Беспристрастный тон сообщения, имитирующего газетную информацию, придает сообщаемому факту видимость серьезности. Но уже французские названия кораблей, (Trompeur - «обманщик», Vettilles - «безделицы, побрякушки») служат первым сигналом, указывающим на пародийную установку сообщения. Полная скрытой иронии заключительная фраза не оставляет сомнений в позиции автора. Это едкая сатира на порядок ведения торговых дел, когда богатства страны, созданные трудом народа, обмениваются на модные безделушки, служащие удовлетворению прихоти пресыщенных бездельников и щеголей благородного сословия. А вот пример пародийного объявления о «подрядах»: «В некоторое судебное место потребно правосудия до 10 иуд; желающие в поставке оного подрядиться могут явиться в оном месте».
Если обратиться к другой форме сатирических обличений, используемой Новиковым в «Трутне», - форме рецептов пародийного лечебника, то здесь демократизм позиции автора имеет прямую полемическую направленность против методов сатиры, насаждавшихся «Всякой всячиной». Журнал Екатерины тоже занимался выдачей рецептов своим читателям, рекомендуя либо лекарство от бессонницы - читать «Тилемахиду» Тредиаковского, либо средство от неверности жены - изменять самому. Демократизм Новикова питается горячим
сочувствием к судьбам тружеников, оказывающихся жертвами прихотей и своеволия господ. В «рецептах» «Трутня» раскрывается страшный облик закоснелых в своей бесчеловечности крепостников, таких, например, как Безрассуд, который «болен мнением, что крестьяне не суть человеки, но крестьяне, а что такое крестьяне, о том знает он только потому, что они крепостные его рабы». Рецепт, выдаваемый Безрассуду, таков: «Безрассуд должен всякой день по два раза рассматривать кости господские и крестьянские до сих пор, покуда найдет он различие между господином и крестьянином».
Галерею «больных» дополняет его превосходительство г. Недоум - вельможа, который «ежедневную имеет горячку величаться своею породою... Он желает, чтобы на всем земном шаре не было других тварей, кроме благородных, и чтоб простой народ совсем был истреблен...» Вот рецепт, который издатель «Трутня» дает кичливому Недоуму: «Надлежит больному довольную меру здравого привить рассудка и человеколюбия, что истребит из него пустую кичливость и высокомерное презрение к другим людям... Мнится, что похвальнее бедным быть дворянином или мещанином и полезным государству членом, нежели знатной породы тунеядцем, известным только по глупости, дому, экипажам и ливреям».
Поразительны по силе обличительного пафоса «письма», печатавшиеся на страницах «Трутня», и материалы, ими тировавшие подлинные документы. Таковы упоминавшиеся выше «Копии с отписок крестьян своему помещику» и «Копия помещичьего указа крестьянам», содержание которых было посвящено теме отношений помещиков с крестьянами. Смелость и новаторство Новикова проявились в том, что это был первый случай, когда голос угнетенного крестьянства зазвучал на страницах периодического печатного органа в такой, например, форме: «...да послано к тебе, государь, прошлой трети недоборных денег с сельских и деревенских сорок три рубли двадцать копеек, а больше собрать не могли: крестьяне скудны, взять неце. нынешним годом хлеб не родился, насилу могли семена в гумны собрать. Да Бог посетил нас скотским падежом, скотина почти вся повалилась; а которая и осталась, гак и ту кормить нечем, сена были худые, да и соломы мало, и крестьяне твои, государь, многие пошли по миру».
Из приведенного отрывка вырисовывается картина бедственного положения крестьян. И полным контрастом звучат слова помещичьего указа: «Человеку нашему Семену Григорьевичу. Ехать тебе в **** наши деревни, и по приезде исправить следующее: 1. Проезд отсюда до деревень наших и обратно иметь на щет старосты Андрея Лазарева. 2. Приехав туда, старосту при собрании всех крестьян высечь нещадно за то, что он за крестьянами имел худое смотрение и запускал оброк в недоимку, и после из старост его сменить, а сверх того взыскать с него штрафу сто рублей...» Язык господского указа имитировал стиль официальных постановлении, что придавало частному факту помещичьего произвола широкий обобщающий смысл. Подобная сатира граничила по своим художественным приемам с публицистическим документальным жанром. Не случайно Н. А. Добролюбов в статье «Русская сатира екатерининского времени» сопроводил анализ «отписок» следующим замечанием: «Эти документы так хорошо написаны, что иногда думается: не подлинные ли это».
Таковы основные, наиболее яркие и новаторские формы журнальной прозаической сатиры, использованные Новиковым на страницах «Трутня», хотя ими далеко не исчерпывается все богатое содержание журнала. «Трутень» продолжал выходить до апреля 1770 г. Прекращение издания произошло, по-видимому, не без административного воздействия. О препятствиях, которые чинили «Трутню», можно судить по характерному объявлению, помещенному в сатирических «Ведомостях» листа XVIII от 25 августа: «Издателю Трутня для наполнения еженедельных листов потребно простонародных сказок и басен: ибо из присылаемых к нему сатирических и критических пиес многие не печатают; а напечатанные без всякого стыда многие принимают на свой счет, и его злословят за то повсеместно».
Вскоре после прекращения издания «Трутня» Новиков предпринимает выпуск нового журнала «Пустомеля». В выборе названия он, по-видимому, воспользовался примером английского нравоучительного журнала «Болтун» ("The Tatler"), но, как и в предыдущем случае, кажущаяся несерьезность названия был? исполнена явной иронии. «Пустомеля» начал печататься с июня 1770 г. и выходил в течение двух месяцев тиражом 500 экземпляров. Материалы публиковались также анонимно, хотя и в этом издании Новиков привлекал к участию других авторов. Среди сотрудников «Пустомели» мы вновь видим Д. И. Фонвизина, а также востоковеда-переводчика А. Л. Леонтьева.
В этом издании Новиков несколько отошел от чисто сатирической направленности в отборе материалов, помещаемых на его страницах, и уже в первом, июньском номере напечатал начало нравоописательной повести «Историческое приключение». Сочинение это интересно тем, что в нем мы имеем дело с попыткой изобразить в повествовательной форме живые образцы правильного патриотического воспитания в духе следования исконным русским добродетелям, главной из которых является служение интересам Отечества. Таков юный Добросерд, сын новгородского дворянина Добронрава, обучаемый всем новым наукам, иностранным языкам и в то же время остающийся верным простому укладу жизни предков без всякого увлечения модными привычками к щегольству и верхоглядству. Идеальными предстают и его отношения с соседской девушкой Миловидой, его невестой. Обрученный с нею, он все же едет служить в армию. Повесть осталась незавершенной, но показательна попытка Новикова противопоставить системе образования, основанной на подражательности, совершенно естественный взгляд на проблему воспитания, соответствующий потребностям нации и не зависящий от моды.
Другим материалом такого плана можно считать помещенное в следующем, июльском номере «Завещание Юнджена Китайского Хана к его сыну». Переведенное с китайского языка А. Л. Леонте-вым, это сочинение представляет образ идеального правителя, скромного в обхождении с зависимыми от него людьми и полностью лишенного тщеславия, заботящегося лишь о нуждах государства и благополучии подданных. И предвидя смертный конец, Юнджен меньше всего думает о себе. Данная публикация также вписывалась в просветительскую программу Новикова, но теперь это было завуалированным прокламированием постулатов просвещенного абсолютизма, именно той концепции монархической власти, сторонницей которой стремилась представить себя Екатерина П.
Острейшей социальной сатирой является опубликованное в том же номере сочинение Д. И. Фонвизина «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке». В этом «Послании» устами слуг автора дается картина поголовной продажности и безнравственности власть имущих, не исключая и служителей культа.
Попы стараются обманывать народ. Слуги - дворецкого, дворецкие - господ. Друг друга - господа, а знатные - бояря Нередко обмануть хотят и государя.
За деньги самого всевышнего творца Готовы обмануть и пастырь и овца.
Так отвечает на вопрос «Зачем сей создан свет?» кучер Фонвизина Ванька. Для камердинера Петрушки свет также предстает зрелищем, где каждый играет свою роль, руководствуясь одной целью - корыстью. Это яркий образец воинствующей сатиры в духе идей французского Просвещения XVIII в., не исключая и прокламирования постулатов деизма. И не случайно автор данного послания был обвинен в безбожии. Вполне вероятно, что закрытие «Пустомели» могло быть негласно связано с этой публикацией.
Был в журнале и раздел «Ведомое гей», свободный от социально-сатирической окрашенности. Основной темой «Ведомостей» стало освещение событий русско-турецкой войны. Примечательным новшеством раздела явилось помещение в нем, пожалуй, первых в русской периодической печати театральных рецензий на отечественные спектакли. Рецензии были посвящены выдающимся деятелям русского театра XVIII в. -драматургу А. П. Сумарокову, актеру А. И. Дмитревскому и актрисе Т. М. Троепольской. Так, в июньских «Ведомо-стях» сообщалось о гастролях в Москве актера Дмитревского, сыгравшего главную роль в трагедии Сумарокова «Семира», а также отличившегося в драме Бомарше «Евгения». Оценка игры актера была выше всяких похвал, что свидетельствовало о высокой степени театральной культуры московских зрителей. Попутно в рецензии содержалась информация о текущем репертуаре театра.
Другая рецензия, помещенная в июльском номере, посвящена постановке одной из лучших трагедий Сумарокова «Синав и Трувор» на петербургской сцене. Особо отмечалась игра актеров: «...надлежит отдать справедливость, что г. Дмитревский и г-жа Троепольская привели зрителей во удивление. Ныне уже в Петербурге не удивительны ни Гаррики, ни Ликены, ни Госсенши. Приезжающие вновь французские актеры и актрисы то подтверждают». Подобные рецензии на страницах «Пустомели» также отражали стремление Новикова сочетать программу обличительной сатиры с утверждением собственных отечественных ценностей в области культуры.
В 1772 г. Новиков предпринимает выпуск нового журнала под названием «Живописец». В нем традиции журнальной сатиры, заложенные «Трутнем», нашли свое дальнейшее продолжение. Правда, наученный горьким опытом, Новиков теперь старательно маскирует наиболее острые в критическом отношении материалы, искусно перемежая их с публикациями панегирических сочинений в стихах и прозе.
Свой новый журнал Новиков посвятил «неизвестному г. сочинителю комедии "О время!"». Этим «сочинителем» был не кто иной, как сама Екатерина II. Как раз в 1772 г. императрица решила испытать себя в новом амплуа - драматурга. Она сочиняет несколько нравоописательных комедий, в которых, как бы продолжая традиции журнала «Всякая всячина», под видом отвлеченной сатиры на нравы высмеивает несогласных с ее политикой - естественно, в завуалированной форме и анонимно. Новиков в своем посвящении искусно использовал это обстоятельство. Отмечая смелость в обличении пороков, представленную «неизвестным сочинителем» комедии «О время!», издатель «Живописца» черпает в этом уверенность в успехе своего нового издания: «Вы открыли мне дорогу, которой я всегда страшился, вы возбудили во мне желание подражать вам в похвальном подвиге исправлять нравы своих единоземцев», - заявляет он на первой же странице издания, как бы беря венценосного анонима в свои союзники. В то же время по насыщенности сатирой и остроте отдельных помещенных в «Живописце» материалов журнал не имел себе равных среди изданий 1769-1772 гг.
«Живописец» выходил с апреля 1772 по июнь 1773 г., имея тираж 636 экземпляров за 1-е полугодие и 758 экземпляров за 2-е полугодие. Среди сотрудников Новикова мы видим Екатерину II и княгиню Е. Р. Дашкову, Д. И. Фонвизина, молодого А. Н. Радищева, поэтов П. С. Потемкина, В. Г. Рубана, Ф. В. Каржавина, М. В. Сушкову.
В этом журнале Новиков вновь помещает произведения, привлекавшие внимание читателей к одной из самых животрепещущих проблем общественной жизни России того времени - проблеме угнетенного положения русского крепостного крестьянства. В числе таких произведений прежде всего следует назвать знаменитый «Отрывок путешествия в*** И*** Т***». Помещенный в 5-м листе «Живописца», этот короткий очерк содержал потрясающие по силе обличения описания тех бесчеловечных условий, в которых приходилось жить обреченным на бесправие, запуганным и доведенным до нищеты крестьянам, составлявшим основную массу населения России. Относительно автора этого сочинения долгое время шли споры. Ряд ученых считает автором «Отрывка...» А. Н. Радищева. Им противостоит точка зрения, согласно которой автором следует считать 11. И. Новикова. Проведенные в 1970-е годы архивные разыскания помогли обнаружить документы, подтверждающие авторство А. Ы. Радищева.
Картины посещения путешественником деревни Разоренной далеко перерастали значение частного факта, приобретая масштабы символического обобщения. Описание бесчеловечных условий быта крестьян дополнялись живой картиной страха, который испытывали крестьянские ребятишки от одного вида барской коляски; они боятся к ней подойти, и это вызывает реплику автора: «Вот плоды жестокости и страха, о вы, худые и жестокосердные господа! Вы дожили до того несчастья, что подобные вам человеки боятся вас, как диких зверей».
Публикация «Отрывка...» вызвала настолько сильный резонанс, что Новикову пришлось в 13-м листе своего журнала срочно поместить статью «Английская прогулка», где, защищая позицию, выраженную в очерке, он в то же время постарался смягчить обобщающий пафос обличения. «Пусть скажут господа критики, кто больше оскорбляет почтенный дворянский корпус, я еще важнее скажу, кто делает стыд человечеству: дворяне ли, преимущество свое во зло употребляющие, или ваша на них сатира?»
Публикацией другого замечательного сатирического сочинения - цикла писем к Фалалею - Новиков раскрывал перед читателем оборотную сторону крепостнической системы: разлагающее влияние рабства на представителей правящего дворянского сословия. Нравственное ничтожество родителей Фалалея производило тем более ужасающее впечатление, что в их полной власти находились крепостные крестьяне, которых они нещадно грабили, не считая за людей. «С мужиков ты хоть кожу сдери, так не много прибыли... пять дней ходят они на мою работу, да много ли в пять дней сделают; секу их нещадно, а все прибыли нет...» - откровенничает Трифон Панк-ратьевич, отец Фалалея. О принадлежности этих материалов перу Д. И. Фонвизина также шли споры, но в настоящий момент неоспоримость его авторства доказана полностью. Картины быта уездных дворян, встававшие со страниц «Живописца», имеют прямые переклички со сценами быта семейства Пpocтаковых из комедии Фонвизина «Недоросль».
Использует Новиков в «Живописце» и те формы сатиры, которые с таким блеском применялись им на страницах журнала «Трутень». Он продолжает традицию сатирических «Ведомостей», помещает в 10-м листе «Опыт модного словаря щегольского наречия», где остроумно высмеивает новомодных поклонников французских нравов и новейшую манеру изъясняться светским образом - вроде, например, употребления словечка ах. «Мужчина, притащи себя ко мне, я до тебя охотница. - Ах, как ты славен! Ужесть, ужесть, я от тебя падаю!.. Ах... Ха, ха, ха! Ах, мужчина, как ты не важен!»
Из повествовательных форм нравоописательной сатиры на страницах «Живописца» можно выделить емкое по содержанию, хотя и небольшое по объему, анонимное сочинение «Следствия худого воспитания», которое, несмотря на очерковый характер, может рассматриваться как эскизный набросок романа о воспитании.
Новиков дважды переиздал «Живописец», включив в 3-е издание 1773 г. наиболее интересные материалы из своего первого журнала. Потребность в подобных переизданиях свидетельствовала о большой популярности журналов Новикова. Впрочем, содержание «Живописца» в 1773 г. по остроте включенных в него материалов значительно уступало первым номерам. Видимо, негласная цензура сказывалась на направлении издания. В 3-м и 4-м листах Новиков перепечатывает опубликованное еще в 1771 г. сочинение Д. И. Фонвизина «Слово на выздоровление Его Имп. Высочества, государя цесаревича, великого князя Павла Петровича», а в листах 6-7 и 13-17 печатаются переводы сатир французского поэта-сатирика XVIII в. Н. Буало (VIII сатира «На человека» и X сатира «На женщин»). Эти материалы не шли, конечно, ни в какое сравнение с разящими зарисовками поместного быта, представленными в письмах к Фалалею или в очерке А. Н. Радищева.
При всем критическом отношении к отдельным аспектам внутренней политики Екатерины II Новиков постоянно сохранял веру в концепцию просвещенного абсолютизма и именно в дворянстве видел руководящую силу общества. Искренне сочувствуя угнетенному положению крестьянства, решение основного для крепостнической системы вопроса он переводил, в сущности, в сугубо моральную плоскость. Главным и единственным средством исправления существующих социальных зол он считал просвещение людей, пробуждение в них нравственной добродетели. Сатира и рассматривалась им как одна из наиболее действенных форм нравственного воспитания сограждан. Содержание «Трутня» и «Живописца» и должно было служить выполнению этой задачи.
Последним сатирическим изданием Новикова был его журнал «Кошелек», начавший выходить в июле 1774 г. и просуществовавший всего около трех месяцев, до 8 сентября. Издание было еженедельным, сведений о его тираже не сохранилось.
После ошеломляющего успеха «Живописца», с его острыми обличительными выступлениями, вновь наблюдается спад. Сатирический пафос критики общественного строя и развращенности нравов правящего сословия уступает в «Кошельке» место отстаиванию идей национальной самобытности и духовных отечественных ценностей; налицо преобладание чисто позитивной программы. Объектами нападок теперь выступают в основном представители страны, в которой издатель видит источник упадка нравственности российского дворянства, т. е. французы.
Название «Кошелек» для своего нового журнала Новиков выбрал не случайно. Смысл его он обещает разъяснить читателям в предисловии, но обещание осталось невыполненным. И тем не менее некоторые предположения на этот счет можно высказать. Слово кошелек в XVIII в. имело несколько значений, и помимо предмета для хранения денег кошельком называлась часть модного туалета в виде кошеля, предохранявшего воротник от осыпавшейся с парика пудры. По всей вероятности, оба эти значения питают иносказательный подтекст выбранного Новиковым названия своего журнала. Один из аспектов такого подтекста состоит в подчеркнутом патриотизме, окрашивающем содержательный пафос нового издания. Но некоторые материалы, помещенные в журнале, позволяют предположить и присутствие в нем скрытой идеи превращения карманов русских дворян в некий бездонный кошель, искусно опустошаемый ловкими заезжими авантюристами.
Богатством содержания «Кошелек» не отличался, но направленность его пафоса очевидна. Уже в самом первом листе позиция издателя была заявлена прямо и без обиняков, начиная с посвящения. «Отечеству моему сие сочинение усердно посвящается», - значилось на первой странице. И следовавшее затем обращение к читателям «Вместо предисловия» раскрывало исходные идейные установки редакции: «Две причины побудили меня издавать во свет сие слабое творение и посвятить оное Отечеству моему: первая, что я, будучи рожден и воспитан в недрах Отечества, обязан оному за сие служить посильными своими трудами и любить оное, как я и люблю его по врожденному чувствованию и почтению ко древним великим добродетелям, украшавшим наших праотцов».
Эта открыто заявленная ретроспективность позиции издателя означала качественный сдвиг в осмыслении тех духовных ценностей, которые издатель «Кошелька» выдвигал в качестве нравственной опоры своего мировоззрения. Упования на умозрительные постулаты обращенного в будущее гуманизма, проповедовавшиеся идеологами европейского Просвещения, теперь уступают место опоре на традиции отечественного прошлого. Не случайно за два года до выпуска «Кошелька» Новиков предпринял несколько необычное, основанное на архивах издание «Древняя российская Вивлиофика», в котором публиковались исторические документы и памятники национальной старины. Издание продолжалось до 1775 г., и всего было выпущено 10 томов.
В «Кошельке» превознесение добродетелей предков становится базой для оценки того упадка нравов, который составлял одну из отличительных черт дворянства того времени. Впрочем, в этой жизни Новиков стремится найти и положительные примеры. Принципиальным в этом отношении является помещенный во 2-м и 3-м листах журнала материал - два сатирико-нравоучительных разговора: «I. Между Россиянином и Французом» и «II. Между Немцем и Французом».
Перед нами дне бытовые сценки. В первой проигравшийся в карты француз, выдающий себя здесь, в России, за дворянина, будучи на деле сыном стряпчего, выманивает у русского, учителем детей которого он собирается стать, деньги. Француз говорит, что поражен благожелательностью людей в России. На что его новый хозяин замечает: «Если вы побольше узнаете мое Отечество, то сему действию моему удивляться перестанете. Россияне все к добродеянию склонны. С не меньшим удовольствием оказывают они всякие вспоможения, с каковым другие приемлют оные; и ото, по мнению моему, есть должность человеческая. <...> Предки и наши во сто раз были добродетельнее нас, и земля наша не носила на себе исчадий, не имеющих склонности к добродеянию и не любящих свое Отечество». В последней фразе уже заключен скрытый полемический намек в адрес дворян, утративших прежние нравы.
Издатель «Трутня» - Николай Иванович Новиков (1744-1818)
«Трутень»:
- эпиграф журнала на титульном листе: «Они работают, а вы их труд ядите» взят из притчи Сумарокова «Жуки и пчелы». И раскрывает основную идейную направленность: противопоставление господ и крепостных, помещиков и крестьян .
- «Трутни» - помещики-тунеядцы , грабящие работающих на них крепостных крестьян. Новиков объяснял, что имя это согласно с его пороком, т.е. ленью, что он писать будет мало и станет печатать присылаемые к нему письма, сочинения и переводы.
- полемизировал со «Всякой всячиной » (например, по поводу сущности сатиры), особенно на политические темы
В своих заметках в «Трутне» Новиков раскрывает сущность политической игры Екатерины II , объясняя читателю реакционность позиции официозного журнала («Всякой всячины»), который распространяет вздорную и политически несостоятельную легенду о «просвещенном» характере самодержавия.
Новиков был убежден, что только та сатира, которая писана «на лицо», может быть действенной . В предисловии «Трутня» Новиков говорит о своем основном намерении – исправлять нравы, видя возможность оного в издании трудов «особливо сатирических, критических и прочих, ко исправлению нравов служащих».
Новиков умел затронуть общественные язвы, задеть больные стороны социальной жизни, чтобы сделать их более ощутимыми и постараться исправить. Он не посягал на основы монархии, не думал об уничтожении крепостного права, но злоупотребления им стремился прекратить и горячо сочувствовал положению крестьян.
В предисловии Новиков в шутливом тоне называет себя ленивым лукавцем, неспособным к службе, а также рисует картину всех видов государственной деятельности: «Военная служба кажется мне очень беспокойною и угнетающею человечество. Приказная хлопотлива. Придворная всех покойнее, да надлежит знать науку притворства».
В журнале (впервые в таком масштабе в России) раскрывается крестьянская тема . Новиков открыто заявил, что он сочувствует крепостному народу, и осудил господ, глумившихся над подвластными им людьми. Материалы «Трутня» с помощью сатиры показали полнейшее юридическое бесправие крестьян и дали понять, что вопрос о положении крестьянства в России имеет важнейшее государственно значение. Впервые вопросы крепостного права были затронуты «Всякой всячиной».Однако никто не предлагал отменить его или найти способ помочь крепостным, автор лишь констатирует сложившуюся ситуацию.
Новиков создает ряд сатирически острых, социальных портретов жестокосердных, невежественных помещиков. Это Змеян, Злорад, Недоум, Себялюб, Безрассуд и др., страдающие тщеславием, алчностью, корыстолюбием и другими пороками.
Новикова ужасно волновали вопросы: «Зачем я вообще нужен?» и «Какая от меня польза для общества?». Отвечал, что без пользы жить – быть обузой для всех. А оказать услугу он может лишь изданием чужих трудов (т.е. журнала). Т.о., он отказался от служебной карьеры и занялся сбором «сатирических, критических и прочих ко исправлению нравов служащих» материалов других авторов.
Новиков, сатирически описывая дворянские нравы , особенно резко выступал против увлечения иностранщиной и презрения к русскому (что было очень заметным явлением в высшем обществе той эпохи).
Тематика сатиры «Трутня» не ограничивалась борьбой со «Всякой всячиной». «Трутень» резко ополчается на лихоимство, ханжество, невежество, внешнюю европеизацию дворянства, ложно понимаемое воспитание и образование дворянства, рассматривая эти проблемы как проблемы социальные. В «Трутне» появилось известие о «молодом российском поросенке, который ездил по чужим землям для просвещения своего разума и возвратился уже совершенно свиньею».
В статьях «Трутня» изображается группа щеголей и щеголих: Нарциссы, Несмыслы, Высокопары, зараженные всем иностранным, презирающие свою страну и свой язык. Новиков видит причину этого в дурном воспитании.
В одном из номеров «Трутня», вышедшем 5 мая, было опубликовано письмо , говорившее о том, что в судах процветают взятки и что на воеводстве можно неплохо нажиться . В письме дядя советует племяннику поступать в «приказную службу», т.е. стать чиновником. «Ежели ты думаешь, что она по нынешним указам ненаживна, так ты в этом, друг мой, ошибаешься. Правда, в нынешние времена против прежнего не придет и десятой доли, но со всем тем годов в десяток можно нажить хорошую деревеньку». Дядя пишет, что по приезде на воеводство он увеличил число своих крестьян с 60 до 300 и нажил бы больше, если бы «посогласнее» с ним был прокурор.
Трутень» критиковал проповеди «человеколюбия» и «снисхождения» к людским порокам, призывы обличать порок, а не его конкретных носителей, печатавшиеся в журнале «Всякая всячина». Новиков под псевдонимом Правдулюбова высмеивает это: «Они говорят, что слабости человеком обыкновенны и что должно оные прикрывать человеколюбием; следовательно, они порокам сшили из человеколюбия кафтан; но таких людей человеколюбие приличнее называть пороколюбием. По моему мнению, больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, кто оным снисходит или потакает. Любить деньги есть та же слабость. Почему слабому человеку простительно брать взятки и обогащаться грабежами… словом сказать, я как в слабости, так и в пороке не вижу ни добра, ни различия. Слабость и порок, по-моему, все одно, а беззаконие дело другое». И дальше: «Госпожа Всякая всячина написала, что пятый лист Трутня уничтожает. И это как-то сказано не по-русски; уничтожить, то есть в ничто превратить, есть слово, самовластию свойственное, а таким безделицам, как ее листки, никакая власть не прилична». «Трутень» упрекал императрицу в плохом знании русского языка, делая вид, что не знает, с кем переписывается и спорит.
В одном из номеров «Трутня» Новиков поместил письмо Чистосердова (якобы) выступившего в поддержку журнала. Чистосердов предупреждает издателя: в придворных кругах считают, что автор «Трутня» не в свои садится сани и совсем напрасно пишет о знатных людях. Чистосердов передает прямую угрозу оскорбленных Новиковым придворных господчиков. «Пишите сатиры на дворян, - говорит Чистосердов, - на мещан, на приказных, на судей, совесть свою продавших, и на всех порочных людей». Письмом Чистосердова Новиков предупредил читателей о том, откуда журнал может ожидать себе неприятностей, но не сбавил тона сатиры и не перестал нападать на знатных людей.
- в 1770 году «Трутень», наученный опытом литературно-политической борьбы, должен был несколько убавить резкость своих нападок и сатирических выступлений . Причину такого ослабления тона Новиков указал в новом эпиграфе журнала: «Опасно наставленье строго, где зверства и безумства много» (опять строки Сумарокова).
Новиков подчеркивал вынужденность такой перемены тона. Он напечатал несколько писем читателей, в которых выражалось недовольство ослаблением журнальной сатиры. Популярность журнала резко упала, и в 17м номере Новиков заявил о прекращении издания.
В заключительном листе он писал: «Против желания моего читателя, я с вами разлучаюсь; обстоятельства мои и ваша обыкновенная жадность к новостям, а после того отвращение, тому причиною». Подводя итоги, можно сказать, что Новикову, само собой, надавали по башке сверху, и лавочку пришлось срочно прикрыть. Но цель свою он выполнил, т.к. добился закрытия журнала Екатерины II «Всякая всячина» и отпала нужда в том, чтобы предотвращать его вредное влияние на общество (No, WTF? какое «вредное влияние»?) .
